Так и есть, кто-то с той стороны пытается всунуть ключ в замочную скважину, но ему мешает это сделать мой ключ, торчащий с внутренней стороны двери. Первая мысль об Оксане. Ключи есть только у нее, но чего бы ей тут делать в это время? Тем более я сказал ей, что поеду к издателям. Проверяет? Пытается поймать?

Замираю в прихожей. Пусть уж это будет Оксана, шепчет воображение. В дверь начинают скрестись активнее.

– Кто там?

Что я хочу этим сказать? С тем же успехом можно было крикнуть: «Пожар!» или «Грабят!» – но сознание первым почему-то предлагает именно этот панический возглас.

Все на секунду затихает. Слышны удаляющиеся шаги. Сердце колотится где-то в области кадыка. Прилипаю к двери, осторожно выдыхаю и наконец решаюсь посмотреть в глазок. На лестничной площадке никого.

Долго смотрю в глазок в надежде уловить какое-то движение. Проклинаю себя за то, что не поставил на лестничной площадке камеры. Вслушиваюсь в шорохи на лестнице, в звуки лифта. Ничего. Ни малейшего намека на чье-то присутствие.

Пропитанную липким страхом тишину разряжает звонок мобильного.

– Да, – отвечаю почти шепотом. – Нет, не сплю. Просто… голос чего-то сел. Ага. Когда? Сегодня? А во сколько? А чего такая спешка-то?

Смотрю на часы. Дома оставаться слегка некомфортно. Слегка боязно, что ли?

– Да. Хорошо. Увидимся.

На всякий случай еще раз смотрю в глазок. Никого.

Лера

Выходя из подъезда, опасливо озираюсь по сторонам. Знобит.

Хочется верить, что не от страха, а оттого, что на улице холодно, или оттого, что все еще держит трава. Не плотно, урывками, но достаточно, чтобы ощущать дискомфорт внутреннего и внешнего миров. Сажусь в машину. Трогаю. Выезжаю на Петровку. В зеркале заднего вида выцепляю из потока машин вынырнувшую из моего двора грязно-серую «Дэу». Она следует за мной до светофора у ресторана «Галерея». Я продолжаю движение по Петровке, миную «Мариотт», Большой театр, поворачиваю на Тверскую, снова замечаю «Дэу» позади.

На светофоре перед Старой площадью вспоминаю о недавнем инциденте с дверью и резко рву вперед. «Дэу» поворачивает направо, на Ильинку. Поеживаюсь. «Надо бы к психотерапевту сходить, – думаю, – а то так можно себе манию преследования придумать. А потом – шизофрения, желтые стены клиники, и больше никаких душевных терзаний».

Включаю музыку. Стараюсь отвлечься мыслями о том, что надо бы купить бутылку шампанского, но выходить из машины ломает, а потом я оказываюсь на набережной, и никаких магазинов больше не встречается. В тот момент, когда я подъезжаю к Лериному подъезду, Земфира начинает петь по радио: «Мне не надо и надо: ты – мое одиночество», – а блеклое московское солнце внезапно появляется над городом.

Сначала меня встречает убийственно сильный заряд духов. Такая концентрация аромата бывает в туалетах азиатских гостиниц и ванных комнатах, где подростки курят тайком от родителей. Вслед за запахом появляется Лера. В платье, на каблуках, в макияже, на который явно потрачено существенное время.

– У-у-у-у! – визжит Лера, бросаясь мне на шею.

– Мяу, – хрипло говорю я.

– Я шампанское открыла и, кажется, поранила руку. – Она подносит к моим губам указательный палец с еле заметной крапинкой крови. Кровь, по сценарию, полагается слизать.

– Хорошо не вены, – тянусь к пальцу языком. Лера отдергивает руку, разворачивается и, подиумно виляя бедрами, идет на кухню.

Лера постучалась в мою жизнь два года назад. Причем постучалась буквально – в дверь мужского туалета, раковина которого была заполнена окровавленными салфетками (мне разбили нос стаканом, впрочем, и я в грязь лицом не ударил, угодив сопернику бутылкой точно в переносицу).