Или воры. Тогда надо все же установить камеры. Или показалось. А еще «Дэу» показалась. Значит, все-таки – психиатр. Замкнутый круг какой-то. Надо бы к Максу заехать поговорить.

Где-то звенит телефон. Глухо так, будто кто-то его проглотил, и теперь он пищит во чреве. Рыскаю по карманам, по соседнему сиденью, пока не обнаруживаю, что сижу на нем.

– Алле.

– Ты там спишь, что ли? – осведомляется Оксана весьма недовольным тоном.

– Нет, с чего ты взяла?

– Я звоню уже четвертый раз.

– Я телефон долго найти не мог.

– Нашел? – Очень женский вопрос, иначе каким образом мы сейчас с тобой разговариваем, интересно?

– Да. Он у меня был практически в заднице.

– Это как?

– Вот так, Оксан. Кто-то себе в задницу амбиции засунул, кто-то – диплом о высшем образовании. А у меня там айфон.

– Ясно. – Следует долгая пауза. – Я освобождаюсь через час. Ты как? Чем занимался?

«Я даже не знаю, как это описать».

– Да так, – говорю, – переговоры были. Неудачные.

– Не договорился?

– Скажем так: нас прервали.

– Понятно. – Еще более долгая пауза. – Ты во сколько приедешь?

– Часа через… Надо к приятелю заскочить. Тебе купить чего-нибудь?

– Нет, я уже все купила. До вечера. Удачи!

Макс

– Макс! Сейчас я тебя повеселю! – кричу с порога.

– В очередное говно вляпался? – усмехается он.

– Ты совсем в меня не веришь, – делано обижаюсь, – почему сразу в говно?

– Я-то как раз в тебя верю. Только я в тебя и верю, старичок. И в говно. Выпьешь? – берет он с полки бутылку виски.

– Нет-нет. Я за рулем.

– Ага. – Ставит бутылку обратно, берет несколько пустых стаканов, начинает их протирать.

– Леру ты, конечно же, помнишь? Ее невозможно забыть, – вкрадчиво начинаю я.

– Ну я же говорю: говно. – Он равнодушно пожимает плечами.

Макс – мой старинный приятель. Добродушный бородатый человек, смесь Пако Рабана с Хемингуэем. Хотел написать «слегка полноватый, как все добрые люди», но это было бы искажением действительности. Макс худеет. Все годы, что мы знакомы, Макс худеет. А я бросаю курить.

Он один из осколков старой Москвы, прошедших первые настоящие рейвы, последние настоящие клубы, передоз, клиническую смерть, вершины корпоративного мира и все прочее, что прошли те, кто родился в конце семидесятых, если они были в меру любознательны, недостаточно осторожны и вглядывались в мир больших надежд своими неестественно расширенными зрачками.

Макс был памятником, живым укором всем этим псевдодокументальным фильмам про «лихие девяностые». Глядя на него, хотелось сказать: «Это не девяностые были лихими, это вы были лохами».

В какой-то момент он сменил кресло управляющего ай-ти компанией на барную стойку собственного бистро, затем резко дрейфанул от эстонского «спида» к Владимирской Богоматери, а вместо паломничеств в ночные клубы стал наведываться в Оптину пустынь. В общем, теперь пламя кухонных газовых горелок сменил свет истинной веры.