|
Толкин ценил Лэнга как собирателя и исследователя, но уже как к издателю (из-за склонности к адаптациям) относился критично. А литературная сторона творчества Лэнга не вызывала у него особого интереса — и мы едва ли имели бы столь полную аттестацию Толкином сказок самого Лэнга, если бы личность последнего не стала поводом к лекции «О волшебных историях». В честь Вильгельма Гримма Толкин лекций не читал, и работу последнего над сказочным «сырьём» не имел случая оценить столь подробно. Может быть, оно и к лучшему.
Сказочники рубежа веков
Из всего вышеизложенного уже ясно, что классическую викторианскую сказку с её чтением морали и цветочными эльфиками Толкин не переносил, причём, если верить ему, с детства. В эссе «О волшебных историях» авторы этого детского чтива обругиваются, так сказать, гуртом, без конкретных имён и названий. Поэтому сложно сказать, кого именно Толкин проанализировал с этих позиций и отверг — фамилию Нэтчбулл-Хьюджессена, как мы знаем, он даже не запомнил. По утверждению Толкина, его дети испытывали к «духам с усиками» точно такую же неприязнь. Вместе с тем некоторые исключения были. В основном это сказочники уже рубежа XIX–XX вв., сами выросшие под воздействием Макдональда и Кэрролла, следовавшие в большей или меньшей степени заданному ими стандарту «детской фантазии». Толкин относился к классикам английской литературной сказки этого времени по-разному, но в целом скорее уважительно, и кое-кто из них в разной степени даже на него повлиял. Эдит Несбит, почитаемая иногда основоположницей детского фэнтези как минимум наряду с Макдональдом, была одним из тех авторов, с которыми Льюис поставил в один ряд Толкина-сказочника. Однако в данном случае речь о литературных вкусах именно Льюиса, а не Толкина. Известно, что сказки Несбит Льюис приносил детям друга, и им эти истории полюбились. Однако сам Толкин остался, похоже, нетронут. Никаких упоминаний Несбит или отсылок к ней у него нигде нет. Его внимание могло, пожалуй, привлечь изображение в её текстах драконов — редкость для викторианской и эдвардианской сказки, — но этот образ скорее был примером той легкомысленно-ироничной тенденции в их подаче, которую Толкин стремился переломить. Другое дело — Кеннет Грэм, третий из сказочников, с которыми рядом Льюис ставил Толкина. «Ветер в ивах» Толкин прочёл, очевидно, ещё в юности. Книга произвела на него большое впечатление и вошла в его «список цитирования» — в письмах, например, он сравнивает с персонажами то кого-то из знакомых, то самого себя. Когда в 1944 г. посмертно вышел том с историями, позднее лёгшими в основу знаменитой повести-сказки, Толкин писал сыну: «Я слышал, что только что вышли «Первые шорохи Ветра в ивах»; и рецензии вроде бы положительные. Публиковала вдова Кеннета Грэма, но, как я могу судить, это не заметки к книге, а истории (о Жаббе, Кроте и т. д.), которые он рассказывал в письмах своему сыну. Я должен заполучить экземпляр, если возможно…» В эссе «О волшебных историях» Толкин похвально отзывается о «Ветре в ивах», особенно в сравнении со сценической адаптацией Милна: «В «Ветре в ивах» нет ни намёка на сны. «Все утро Крот трудился как вол, занимаясь весенней уборкой». Так начинается повесть, и этот корректный тон поддерживается. Тем более примечательно, что Милн, столь великий почитатель этой превосходной книги, зачем-то предпослал своей сценической версии «затейливый» пролог, где предстаёт ребёнок, разговаривающий по телефону с нарциссом. Или, возможно, это не очень примечательно, ибо прочувствованный почитатель (в отличие от великого почитателя) книги никогда не попытался бы адаптировать её для сцены. Представить в такой форме, естественно, можно только наиболее простые ингредиенты, пантомиму и сатирические элементы животной сказки. |
