|
— Вечером все собираемся на крыше, — объявил Дека. Улыбка Оглобли стала еще шире — раз на крыше, значит, будет ритуал изгнания. И тогда монах Дюк покачал головой. Когда все трое посмотрели на него, встал и произнес: — Кара сия представляется мне чрезмерной, достопочтенный Архип. — Чрез-мер-ной, — по слогам повторил глава клана. — Почему же так? Дюк в упор смотрел на Вика, поглаживая густую бороду. Лицо монаха было суровым, а взгляд таким пристальным, что казалось, переговорщик видит его насквозь со всеми его мыслями, грешками, воспоминаниями и желаниями. — И ты, Архип, и он, — Дюк повел сухопарой рукой в сторону старшего бригадира, — оба понимаете, что кражу невестиного пирога нельзя приравнять к краже, скажем… куска хлеба, мяса или лепешки. Да и сдается мне, отрок вправду собирался вернуть его. А уничтожение древней книги есть грех. Ведь известно, что в книгах, писанных до Погибели, многие тайны сокрыты. Архип глядел на переговорщика скептически, но Дюка это не смущало. — Я, конечно, не могу вмешиваться в дела башмачников. Однако ты знаешь, Архип, что предстоит вскоре. Завтра начинается поход, после того отношения твоего клана и Храма московского могут укрепиться. Юнец же виноват, без сомнения, виноват. Потому предлагаю отдать его в бурсу при Храме. — В Канториум? — изумился Дека. — Ты всерьез? Дюк коснулся пальцами висящего на шее креста, на котором корчился в смертных муках человекообразный мутант, и кивнул. Архип задрал брови, неуверенно почесал переносицу. — А и хорошо! Завтра заберешь. — Могу и сейчас, — возразил монах. — Я на машине, не сбежит. Вик ошарашенно молчал, не совсем еще понимая, что произошло. Как все быстро изменилось! Его отдают в бурсу? Это лучше, чем изгнание. Или нет? Он припомнил, что слышал про монастырский Канториум: холодные тесные кельи для послушников, где, кроме кровати, табурета и вешалки на стене, ничего нет, суровая дисциплина, подъем, когда еще не рассвело, а отбой уже ночью, занятия с утра до вечера, работа на кухне, в принадлежащих Храму мастерских, строгие наставники, жестокие наказания за любую провинность… Прощай, вольная жизнь башмачников! Главное, им распорядились, будто старой вещью, которую можно сунуть в темную кладовку, а можно и просто выбросить. Его, сына Каспера-Странника, выбрасывают из клана! — Я взрослый уже для Канториума. — Вик поднялся, расправил плечи. — Слышите? Туда с малолетства берут, а я… — Ничего, — перебил Дюк. — Есть классы для старших послушников. Первый сезон тяжело придется, очень тяжело, а потом пообвыкнешься, примешь путь служителя Чистоты… если выдержишь. Так что, Архип? Забираю его прямо сейчас. — Я не поеду! Я не раб, а ты мне не хозяин! — Тогда изгнание, — сказал Архип. — Если не бурса — в полночь вон из башни. Сердце в груди все никак не могло успокоиться, в горле пересохло. Воздух вдруг сделался спертым, Вик сглотнул и глубоко вдохнул, лицо покраснело, на лбу выступила испарина. Изгнание или Канториум? Законы Ордена суровы и беспощадны, говорят, некоторые послушники не выживают, а некоторые становятся калеками после тренировок на плацах Храма. Уж лучше изгнание. Покинув стены башни, он хотя бы останется свободным. Вик уже открыл рот, чтобы объявить об этом, но поймал взгляд Оглобли. Старший бригадир смотрел исподлобья, и видно было, чего он сейчас хочет больше всего. Выражение лица говорило: выбери изгнание, щенок. За стенами Храма я тебя не достану, но стоит тебе покинуть башню — и ты мой. Не успеют убить бандиты, сожрать мутафаги или схватить работорговцы — я догоню тебя первой же ночью и разберусь по-своему. И Вик промолчал. Так ничего и не сказав, отвернулся, думая о том, что надо бежать из башни. |
