Улыбка Ате исчезла.

— Что, эти? Всего четверо? Я мог бы и сам...

Увы, рвавшийся с его уст протест так и остался неуслышанным, ибо утонул в двух громких звуках: почти единодушном «Сдаемся!» защитников и оглушительном треске прогоревшей и рухнувшей задней стены блокгауза. Джека и Ате обдало жаром и осыпало искрами, но за языками пламени Абсолют увидел ясное небо.

— Сдаемся или?.. — крикнул он Ате, перекрывая шум, и показал на пламя, полыхавшее там, где была задняя стена.

— Или! — крикнул ему в ответ Ате, отшвырнул свою пороховницу и устремился прямо в огненный ад.

Джек тоже отбросил пороховницу, вложил саблю в ножны и прыгнул сквозь завесу пожара, отставая от друга только на шаг. Огонь лизнул его, опалил кожу и закурчавил волосы, но спустя мгновение оба уже скатились по склону позади блокгауза и принялись хлопками сбивать огонь с себя и друг с друга.

— Туда! Наверх! — указал Джек, и они вдвоем побежали к редуту Бреймана.

Пули летели не только сзади. Поначалу немцы тоже открыли по ним огонь, но, когда Джек крикнул «офицер Короны!», перестали стрелять, и друзья успели проскочить в поспешно приотворенные и так же поспешно закрытые ворота.

Поначалу их главной заботой было поскорее потушить все еще тлевшую одежду, но когда это было сделано, дало о себе знать другое — неожиданная боль. Смуглая кожа ирокеза приобрела лихорадочный оттенок, а одна бровь, похоже, сгорела начисто. Судя по ощущениям самого Джека, он выглядел ничуть не лучше. И Ате подтвердил это, указав на его одежду.

— Король лохмотьев и дыр! — расхохотался он.

Джек огляделся по сторонам и понял, что они отнюдь не избежали ада, но лишь перешли в иной его круг. Егеря в зеленом и здоровенные германские гренадеры в синем вели ожесточенный бой, с каждым мгновением становившийся все более неравным. Стены редута лишь слегка возвышались над коническими гренадерскими шапками, отделанными металлом. Американцы повсеместно пытались перескочить через невысокую ограду. Их расстреливали в упор, но место каждого убитого занимали трое новых. На утоптанном земляном дворе редута уже вовсю шла рукопашная.

— Посмотри туда! — показал Джек.

Главные ворота атаковали тем же манером, что и дверь блокгауза. Было ясно, что они не выдержат, и рослый, весьма усатый офицер — не иначе как сам Брейман — уже выстраивал перед ними солдат, чтобы встретить прорвавшихся дружным залпом.

Ате подхватил брошенный кем-то мушкет, Джек выхватил пистолеты, каким-то чудом не взорвавшиеся в пламени и не потерявшиеся во всей этой кутерьме, и они оба устремились к собиравшимся возле ворот людям.

Увы, они не успели. Ворота с оглушительным треском распахнулись, и хотя наспех выстроившиеся немцы дали залп, он оказался не слишком дружным и почти не нанес штурмующим урона. Мятежники хлынули в пролом, возглавляемые неистовым всадником, оравшим, как гоблин, и вращавшим над головой саблей. Его Джек узнал мгновенно.

— Арнольд! — вскричал он и вскинул для выстрела оба пистолета.

Однако его опередил гренадер, чей выстрел угодил в коня. Скакун вздыбился, и обе пули Джека прошили воздух в том месте, где только что находилась голова генерала. Потом конь свалился, придавив ногу всадника. Джек, находившийся неподалеку, услышал хруст и крик боли.

До этого мгновения Джека больше заботило сохранение собственной жизни и спасение друга. Теперь, когда перед ним лежал человек, приказавший застрелить Саймона Фрейзера, им овладела ярость. Отбросив пистолеты в сторону и выхватив саблю, он направился к врагу, видя только его и помышляя лишь о мести.

— Бенедикт Арнольд! Убийца! — крикнул Джек, приближаясь.

Генерал, несмотря на терзавшую его боль и хаотический шум боя, услышал крик Джека и поднял глаза.