– Человеческая любовь, – объявила Адриена, выжимая мешок, – благородна и священна. Так утверждают все философы.

– Священна? Не больше чем пописать! Если хочешь знать, Адди, так, на мой взгляд, секс – это сплошное занудство и зряшная трата времени. Только вспомни, сколько знаменитых людей – и притом умных! – на протяжении истории вели себя как последние идиоты из-за секса: Мария Стюарт, Генрих Восьмой, Оскар Уайльд, Джон Кеннеди, доктор Луиза Рандаццо! Не говоря уж о миллионах миллионов мужчин и женщин, которые губили себя или ничего в жизни не добивались, потому что гонялись за представителями другого пола, или растили одного чертова ребеночка за другим, или работали как лошади, чтобы прокормить всех детей, народившихся из-за того, что мужу нужно было лапать свою жену… Человечеству было бы куда лучше, если бы нас всех стряпали в ретортах, как зародышей, которых выращивают для заселения колонизируемых планет.

Адриена выпрямилась и смерила его яростным взглядом. На ней был дурацкий поварской колпак, темные волосы слиплись от пота, лицо обгорело на солнце, и нос слегка облупился.

– Вот, значит, чему вас учат в Дартмуте?

– Нет, – ехидно ответил Марк. – Я сам это вычислил, наблюдая и рассуждая. А чему учат вас, математиков, в Технологическом? Как стать благородными и священными секс-бомбами?

– Ты шутишь! – Адриена встала в позу и запела:

Три-та-тута, три-та-тута!

Девочки из Института.

Мы не ломаемся

И не вляпаемся!

Мальчикам даем от ворот поворот!

Марк взвыл от смеха, изо всех сил нажал на ручку, подставил ладонь под струю и окатил Адриену водой. Она взвизгнула и хлопнула его мокрым мешком.

– Боже мой! – протянула она. – Какие мы с тобой замечательные образчики высшей метапсихической формы жизни! – Она бросила мешок и шагнула к Марку. – Я некрасивая, а ты красавец. Нам по четырнадцать, и мы никогда не целовались… Марко, давай попробуем.

– Черт! Нет.

Она смеялась, но в глазах у нее пряталось что-то еще.

– Взгляни на это, – сказала она небрежно, – как на эмпирическое упражнение. Или ты боишься проверить экспериментально свою антисексуальную гипотезу?

Он перестал улыбаться. Его эмоции были забаррикадированы, а серые глаза стали гранитными. Внезапно он сжал ее голову мокрыми ладонями и нагнулся к ее запрокинутому лицу. Их губы встретились: ее похолодели от страха и собственной смелости, его были теплыми, слегка полуоткрытыми. Глаза они не закрыли, и она почувствовала, что тает, когда его язык мягко проскользнул между ее губами, а затем сильно нажал. Словно она попробовала душистый мед, а потом пряный мускус, а затем дразнящую кислоту яблока, такую пьянящую, что у нее закружилась голова и исчезли все тщательно сплетенные психоэкраны, за которыми она старательно пряталась, когда оказывалась рядом с ним. Глаза у нее закрылись, а по телу разлилась сладкая чудесная боль, но она по-прежнему видела Марка и знала, что он видит ее, и внешне, и внутренне – всю. И понимает ее.

Потом они неловко отступили друг от друга, все еще в своих дурацких фартуках, босые, с руками и ногами, облепленными песком, слизью водорослей и обломками кукурузных стеблей. Он улыбался своей сводящей с ума чуть кривой улыбкой, а его сознание оставалось непроницаемым, как всегда.

– Адди, дуреха. Ты никак не можешь любить меня. Это только секс.

– Я не хотела, чтобы ты узнал, – прошептала она, горько раскаиваясь, что спровоцировала его на этот поцелуй. Потом спросила нерешительно: – Ты совсем-совсем ничего не почувствовал?

Он промолчал.