Пармантье дал понять, что и сам видел их много раз. И совсем недавно. Для тех, кто живет здесь и знает, что к чему, это совсем нетрудно.

Я отдал ему книги по очень сходной цене. И как-то раз, в скучное дождливое воскресенье, слегка хватив лишнего, позвонил ему (там сохранялась старинная телефонная сеть – никаких видеофонов) и заговорил с ним по-французски. (Э-гей! Мы, канадцы французского происхождения, должны стоять друг за друга, э?) И начал упрашивать, чтобы он показал мне эти замечательные живые окаменелости. И он сказал:

– Черт, почему бы и нет? Рабочий сезон лесников завершился тридцать первого августа. Я как раз подумывал, а не отправиться ли туда половить рыбки.

Неделю спустя я уже был у него и осторожно выглядывал в разбитое окошко заброшенной хижины лесника на Обезьяньем озере, где меня спрятал Билл, и старался не наделать в штаны от страха, пока семейство большеногов пялилось на меня с расстояния шага в три. Папаша и мамаша выглядели как Кинг-Конг и его супруга, облаченные в весьма благоуханный рыжий мех. Сынок был примерно моего роста – 185 сантиметров. Они кушали сочные персики, которые я выложил в качестве приманки по указаниям Пармантье. Когда я телепатировал, что персиков больше нет, они швырнули в меня косточками и удалились.

Вот так-то! Можете мне поверить!

Как-то раз, спустя много лет, я рассказал об этом моем приключении одному заковыристому мальчишке. И упомянул, что психоаура телепатического гигантопитека до жути схожа с аурами оперантов-людей. Вот Марк и решил, что крутые горы, окружающие маленькое Обезьянье озеро, воспрепятствуют любому сканированию, кроме прямонаправленного, даже если у объекта поисков зарегистрирована психоподпись.

Когда мы вошли в вестибюль приюта на Нимпо, старинного деревенского дома, служивший также столовой главного корпуса, там ужинало несколько рыбаков, которые, что вполне в духе рыбачьего племени, не обратили на нас ни малейшего внимания. Зато Пармантье сразу меня узнал. Владелец приюта принялся хлопать меня по спине, рассыпаясь в приветствиях на канадо-французском диалекте. Вполголоса он поздравил меня с тем, что я успел обзавестись красавицей женой и симпатичным пасынком.

Марк меня проинструктировал, а потому я без запинки объяснил, что мы хотели бы перекусить – бифштексы будут в самый раз, – а затем, может быть, старина Билл отвезет нас на одну из своих рыбачьих стоянок на уединенном озере Кинди в Туидсмбюр-парке, около самой границы заповедника. Конечно, мы понимаем, что час не самый ранний и мы не предупредили заранее…

– Pas de probleme! [О чем речь! (фр.)]

Просто мне надо посадить мое шикарное яйцо у пристани и выгрузить снаряжение. А пока мы будем ужинать, он загрузит «Бобра», разогреет мотор и будет готов доставить нас на стоянку.

Попозже, когда бифштексы, чудный салат, печеный картофель со сметаной и чесноком и черничный пирог с ванильным мороженым отошли в область воспоминаний, мы спустились втроем на пристань. Тереза, едва взглянув на ожидающее транспортное средство, воскликнула в ужасе:

– Мы… на этом?!

– Ну конечно, – ответил я бодро.

– А оно… оно правда летает? – спросила Тереза.

Пармантье слегка обиделся.

– Мадам, он летает уже шестьдесят лет, и его хватит по меньшей мере еще на шестьдесят. Дехэвилендовский «Бобр» – рабочий конь Севера. Надежен, дешев и чертовски прочен. А вот ваше дурацкое ролетное яйцо я не взял бы, даже если бы вы мне заплатили!

Гидросамолет двадцатого века чуть покачивался на своих поплавках на тихой озерной воде. Еле заметные следы починок, не до конца выправленные вмятины, чуть пожелтевший от времени пласс кабины, покрытый сеткой крохотных царапин. Зато «Бобр» щеголял свежей оранжево-белой окраской, а единственный пропеллер – деревянный, отлакированный, многослойный, без единой щербинки – был бы просто находкой для антиквара.