— Держите его крепко, сэр. Мадам, отвернитесь.

Тобиас Отс глянул на трех женщин, сбившихся в кучку, в углу у посудомойки, его жена посередине. У обеих сестер было одинаковое выражение лица — широко раскрытые от ужаса глаза и рты.

Тобиас Отс быстро отвернулся.

— Папа с тобой, — прошептал он, чувствуя себя лжецом и полным дураком. — Папа с тобой, мой дорогой сыночек.

По мере того как скальпель приближался к тельцу ребенка, глаза Тобиаса наполнялись слезами. А когда скальпель коснулся нарыва и широкой струей выплеснулся ГНОЙ, лицо ребенка свела судорога боли, и маленькое существо издало отчаянный крик протеста. Тобиас Отс тоже закричал. Ему было все равно, что подумают о нем те, кто видит его в эту минуту. Его отец так и остался глубоко в нем, и, глядя на гной, текущий из раны невинного младенца, он понял, что это течет его собственный яд.

Глава 53

Когда рана была зашита и старый доктор обильно смазал всю грудь маленького Джона какой-то яростно-красной жидкостью, отчаянный плач маленького пациента стал стихать, вся женская половина домочадцев поспешно удалилась с ним в детскую, доктор убрал хирургический нож и спиртовку в свой огромный саквояж и громко защелкнул его. Затем его слезящиеся глаза под табачно-рыжими бровями остановились на Тобиасе Отсе.

— А теперь… — начал он.

Ему не пришлось продолжать, ибо Тобиас знал, что последует за этим, и поспешил предупредить:

— Я жду ваш счет, — сказал он доктору.

Тут вся заботливость, внимание и доброта, с какими старые пальцы доктора касались детского тельца, исчезли. Тобиас Отс видел перед собой голову старика, втянутую в плечи по уши, как будто кожа сжалась на его костях.

Доктор Хардуик сложил руки на своем выцветшем жилете, а его кустистые брови опустились так низко, что почти закрыли глаза.

— Я не выписываю счетов, — холодно сказал он. — Я не держатель гостиницы. Мне нужны мои пять шиллингов, сэр, я ясно дал вам это понять, когда вы меня вытащили из дома, прервав мой ужин.

— Прошу, не ставьте меня в неловкое положение… — начал было Тобиас.

— Прошу, не злите меня, — прервал его доктор, понизив голос.

Он быстро схватил саквояж и свое обтрепанное пальто. Тобиас облегченно вздохнул, решив, что мучительная для него сцена на этом и закончится. Он прошел вслед за доктором в холл, но тут оказалось, что этот посторонний ему человек не только не уходит, но намерен гораздо глубже познакомиться с жизнью его семьи.

Доктор Хардуик, вынув свечу из настенного канделябра, направился в гостиную и стал осматривать все, что стояло на столах и висело на стенах.

— Вы недавно въехали в этот дом? — спросил он тоном покупателя на аукционе, а не гостя в чужом доме.

Вопрос показался Тобиасу настолько нахальным, что он вначале не счел нужным на него отвечать, но, вспомнив, в каком двусмысленном положении находится при своем полном безденежье, все же сказал:

— Всего несколько месяцев.

— Какая у вас профессия, сэр?

— Я литератор, сэр.

Доктор внял с каминной доски какую-то фаянсовую безделушку, повертел ее в руках и поставил обратно.

— Вам следовало бы немного погодить с женитьбой. До того времени, пока у вас не появился хотя бы небольшой капитал.

Тобиас попытался рассмеяться.

— Что вы знаете о моем капитале?

Доктор держал в руке голубое расписное блюдо, которое Мери с гордостью всегда всем показывала, — оно стояло в центре каминной доски.

— Знаю только то, что вижу. И это говорит мне об обратном.

Лишь потом, когда доктор ушел, Тобиас Отс осознал, каким грубым и невоспитанным он был, как временами откровенно оскорблял его; он был подобен человеку, который издалека наблюдает, как кто-то бросается с моста Ватерлоо, однако едва верит тому, чему является свидетелем.