Лишь потом, когда доктор ушел, Тобиас Отс осознал, каким грубым и невоспитанным он был, как временами откровенно оскорблял его; он был подобен человеку, который издалека наблюдает, как кто-то бросается с моста Ватерлоо, однако едва верит тому, чему является свидетелем. Когда в конце этого нравоучительного разговора вошла Лиззи, сообщая, что мальчик наконец уснул, ничто в поведении Тобиаса не говорило о том, что здесь было сказано нечто для него неприятное и даже недопустимое. Тобиас сделал вид, будто все хорошо.

— Я только что сказал доктору Хардуику, что мы переехали на Лембс-Кондуит-стрит совсем недавно.

— Да, — оживленно подтвердила Лиззи. — Мы до этого жили на Фарнивал-Инн.

Доктор высоко поднял свечу.

— И в Фарнивал-Инн вы получили такой подарок, как ваше ожерелье?

— О! — Рука Лиззи невольно дотронулась до ожерелья на шее, небольшого, старинного, из серебра и маленьких голубых камней. — Да, это было в Фарнивал-Инн, хотя это и печальный подарок. Оно было завещано мне моей бабушкой, дорогим мне человеком, которого я очень любила.

— Дайте его сюда, — сказал доктор. Лиззи смешалась.

— Нет необходимости снимать его, — поспешил вмешаться Тобиас, протянув руку за свечой. — Я подержу свечу, пока доктор Хардуик рассмотрит ожерелье.

— Нет, нет, — доктор пристально посмотрел на молодую женщину, — будьте так добры, снимите колье.

— Нет! — воскликнул Тобиас. — Не надо снимать.

Он угадал намерения доктора, но, когда Лиззи, легонько упрекнув своего зятя, подняла свои красивые маленькие руки к замочку колье, Тобиас понял, что если он попробует еще раз запретить ей делать это, то не выдержит и окончательно сорвется. В полном отчаянии он смотрел, как она отдает драгоценное колье, которым больше всего в мире дорожила, в эти чужие, веснушчатые руки.

Доктор Хардуик рассматривал драгоценность, чуть склонив голову, — так, показалось Тобиасу, смотрит ворона на кучу мусора. Но потом, когда он еще раз взглянул на колье, глаза его оживились.

— Очень красивое, — сказал он.

— Спасибо, — ответила Лиззи, зардевшись от удовольствия. — Не думаю, что до этого мой зять когда-либо его замечал.

— Элизабет!

— Оно стоит гораздо больше, чем пять шиллингов, — заметил доктор.

— Да, конечно, — воскликнула Лиззи, — еврей-ювелир в Хай-Холборне предложил мне за него две гинеи, хотя я не просила его оценивать колье.

— Значит, оно стоит все четыре гинеи, — сказал доктор. — Вы позволите мне, если я пообещаю вам быть очень осторожным с ним, одолжить его у вас на день или два?

Лиззи в замешательстве смотрела на неприятного старого джентльмена. Он улыбнулся ей. Она покраснела и повернулась к Тобиасу, который — об этом она потом много думала — совсем не помогал ей.

— Я уверен, что верну колье юной леди не позднее среды. Что вы скажете на это, мистер Отс?

— Тобиас?..

— Я понадоблюсь вам, — продолжал доктор, — думаю, еще раз в среду или в четверг, если не снизится температура. В любом случае, я уверен, вы будете рады видеть меня.

— Вы дадите нам расписку, надеюсь, — спросил Тобиас.

— Если у вас есть перо и бумага, — обратился доктор к Лиззи, — и если вы будете настолько любезны и сами дадите точное описание колье, я подпишу расписку.

— Я могу только написать то, что это колье моей бабушки, сэр, но зачем это вам?

— Я студент, — ответил старый доктор, опуская колье в бездонный карман своего грязного пальто, — студент, изучающий человеческое тело и его натуру, а также любые произведения искусства.