Гимназия Моронваля отнюдь не разрушала этого живописного ансамбля.

По нескольку раз в день высокий и необыкновенно тощий мулат с прямыми, ниспадающими на плечи волосами, в широкополой квакерской шляпе, сдвинутой на затылок так, что она напоминала нимб, проходил с | сосредоточенным видом по проулку в сопровождении шести подростков, чья кожа была самых разных оттенков — от медно-красного до черного, как смоль. Выряженные в потертые форменные тужурки, худые, неопрятные, вялые, они походили на взбунтовавшийся отряд колониальной армии.

Это директор гимназии, г-н Моронваль, выводил на прогулку «питомцев жарких стран», как он именовал своих воспитанников. Без дела слонявшийся по улице «многоцветный» пансион, где занятия велись от случая к случаю, а также диковинная внешность его преподавателей дополняли необычную физиономию проезда Двенадцати домов.

Если бы г-жа де Баранси самолично привезла в гимназию своего ребенка, то вид сего Двора чудес, которым нужно было пройти, чтобы очутиться в заведении, несомненно, устрашил бы ее, и она ни за что не согласилась бы оставить «своего дорогого сыночка» в такой клоаке. Однако визит к отцам иезуитам был настолько неудачным, встреченный ею прием был так далек от того, на какой она рассчитывала, что бедняжка Ида, в сущности весьма робкая и легко терявшаяся, опасаясь новых унижений, поручила своей камеристке, мадемуазель Констан, отвезти Джека в пансион, незадолго до того выбранный для него слугами.

И вот однажды, в печальное, холодное и снежное утро, экипаж Иды де Баранси остановился на авеню Монтеня перед золоченой вывеской гимназии Моронваля.

Проулок был пустынен, фонарь скрипел на веревке, дощатые стены лачуг и промасленная бумага, служившая оконными стеклами, — все имело такой ветхий, убогий и жалкий вид, какой придает домам недавнее наводнение либо соседство канала, набережные которого еще не сооружены.

Отважный фактотум безбоязненно продвигался вперед, держа в одной руке ручку мальчика, а в другой — зонт.

Возле двенадцатого дома они остановились.

Здесь был конец проулка, в этом месте особенно узкого: протиснувшись меж двух высоких стен, он выходил на улицу Марбеф. Тонкие черные ветви вздрагивали от холода над потускневшими зелеными воротами.

Относительная чистота говорила о соседстве аристократического учебного заведения: устричные раковины, черепки, ржавые и продавленные коробки из — под сардин были старательно убраны в сторону от зеленых ворот — массивных, прочных, грозных, как будто они закрывали доступ в тюрьму или в монастырь.

Мертвую тишину, благодаря которой с улицы строения и сады гимназии казались еще обширнее, внезапно прорезал громкий звон дверного колокольчика, который резко дернула мадемуазель Констан.

От этого звона у Джека похолодело в груди, а воробьи, сидевшие все на одном дереве, как это бывает зимою, когда зерно становится редкостью и птицы инстинктивно жмутся друг к дружке, испуганно взметнулись над садом и опустились на скат соседней крыши.

Между тем никто не спешил открыть, но за тяжелыми воротами послышалось шушуканье, и у маленького зарешеченного оконца, прорезанного в их толще, возникла черная толстогубая улыбающаяся физиономия с вытаращенными от удивления глазами.

— Здесь находится гимназия Моронваля?.. — спросила величественная камеристка г-жи де Баранси.

Курчавая голова уступила место другой, на этот раз маньчжурского или татарского типа, с вытянутыми щелочками глаз, сильными скулами, узким, остроконечным черепом. Потом настал черед какого-то метиса цвета кофе с молоком, любопытного и улыбчивого. Однако ворота по-прежнему оставались на запоре, и мадемуазель Констан уже начала терять терпение, как вдруг издалека донесся чей-то высокий пронзительный голос;

— Да отопьете вы или нет, обезьяны?.