Малышев тяжело взглянул на него и поморщился, будто на зуб среди морепродуктов попал кусочек ракушки.

Андрей сидел в своей пятиметровой кухоньке за старым столом с включённой допотопной настольной лампой, металлический отражатель которой концентрировал свет только в круге на столешнице, а границы маленького помещения в отражённом свете этого круга раздвигались и становились зыбкими. Прихлёбывал крепкий сладкий чай, из-за дешевизны своей имеющий не чайный аромат, а привкус сена, и сдобренный в связи с этим щепоткой ванили и парой капель дешёвого лимонного концентрата из жёлтой пластмассовой бутылочки. В руке он держал большую тяжёлую лупу в виде рака, обхватившего клешнями линзу, и рассматривал сквозь нее бумажный прямоугольник с изображением комбайна, пятиэтажных домов, приукрашенных художником профилей рабочего и работницы.

Когда-то в детстве точно так же его завораживало рассматривание марок, монет, денежных купюр, облигаций. Марок было довольно много — в те времена люди переписывались очень интенсивно, и мать никогда не выбрасывала пришедшие конверты, пока Андрюша не «выпарит» марку. А отец разрешал ему уложить проштемпелёванный квадратик в большой старый кляйстер только после того, как сын находил на карте город отправления письма и зачитывал из энциклопедического словаря сведения о нем.

А монеты, правда, только советские, других не было, — это же был их с отцом духовный пир. По субботам в маленькой комнате коммунальной квартиры устраивались они вдвоём под похожей лампой и в круге света сравнивали монеты одинакового достоинства, но разных лет выпуска. А появление всевозможных юбилейных монет — вообще праздник! Отец по-взрослому серьёзно спрашивал у Андрея: «Вот если бы тебе надо было решать, чему или кому ещё можно посвятить монеты, что бы предложил?» И маленький Говорок, недолго думая, перечислял всех книжно-газетных героев тех лет, друзей и родственников…

Но больше всего изумляли Андрюху водяные знаки на денежных купюрах и облигациях. Смотришь просто так — их не видно. А на свет глянешь — вот они! Он до сих пор хорошо помнил солидную бумагу размером с почтовый конверт, с видом московской высотки, заводов и гидроэлектростанции и непонятной торжественной надписью: «Государственный заем развития народного хозяйства СССР». И снизу в скобочках: «Выпуск 1947 года».

— Папа, а зачем тут эти знаки? Ну, водяные? — спрашивал маленький Андрюша. — Это же не деньги!

Отец улыбался:

— Облигации — ценные бумаги. Они тоже денег стоят!

— Так за них что, конфет купить можно?

— Не только конфет. Чего хочешь. Только не за облигацию, а за деньги, которые она стоит!

— А где взять эти деньги?

Отец чесал в затылке.

— Понимаешь, это заем. Государство заняло у народа. Правда, тогда, после войны, ни у кого не спрашивали — выдавали часть зарплаты облигациями, и все. Вот когда этот долг возвратят…

— Когда?

Отец вздыхал.

— Да уже все сроки прошли. Лет двадцать назад обещали выплатить. Многие с самого начала не верили, многие потом разуверились. Пачками в мусорные баки выбрасывали. А другие из мусора доставали… А я храню — и дедушкины, и тети Фросины. Пусть лежат: места не занимают, есть не просят. Авось пригодятся…

А еще лет через семь действительно облигации стали выкупать обратно. В сберкассы выстроились недлинные очереди: не много запасливых людей дожили до погашения займа. Отец получил приличную сумму и сам был очень удивлен:

— Смотри, не обмануло родное государство! Хоть и через тридцать лет, а отдало долги! Недаром дед Степан из восьмидесятого дома всю жизнь их собирал по помойкам: сейчас на «никчемный мусор» вполне может машину купить!

Тринадцатилетний Андрей тогда своими глазами увидел, как никому не нужные бумажки превращаются в самые настоящие, всем нужные деньги.