|
Я всегда кладу журнал в верхний ящик. Может, с виду у меня и беспорядок, но я точно знаю, где что лежит. — А вам когда жалованье повысят? — подал голос Джексон. — Он уже и так миллионер, — отозвался Сатклифф. — Потому что никогда не тратится на одежду, — снова Аллен-Джонс. — И на мыло, — тихо добавил Коньман. Я выпрямился и посмотрел на него. Наглость на его лице странным образом смешивалась с раболепием. — Как вам понравилась вчерашняя уборка? — осведомился я. — Не желаете ли вызваться еще на недельку? — Другим вы такого не говорите, — пробормотал Коньман. — Потому что другие знают, где проходит граница между шуткой и грубостью. — Вы придираетесь ко мне. — Голос его стал еще тише. Он избегал моего взгляда. — Что? — искренне изумился я. — Вы придираетесь ко мне, сэр. Придираетесь, потому что… — Потому что — что? — рявкнул я. — Потому что я еврей, сэр. — Что? Я разозлился на самого себя. Углубившись в поиски журнала, я поддался на древний трюк — позволил ученику втянуть себя в открытое противостояние. Класс молча выжидал, наблюдая за нами. Я взял себя в руки. — Чушь. Я придираюсь к вам не потому, что вы еврей. А потому, что вы вечно открываете пасть и в голове у вас stercus[22] вместо мозгов. Макнэйр, Сатклифф или Аллен-Джонс просто посмеялись бы, и все бы уладилось. Рассмеялся бы даже Тэйлер, носивший ермолку. У Коньмана, однако, выражение лица не изменилось. Наоборот, в нем появилось нечто, чего раньше я не замечал, некое новое упрямство. Впервые он выдержал мой взгляд. Я было подумал, он хочет что-то добавить, но он опустил глаза в своей обычной манере и что-то невнятно пробормотал. — В чем дело? — Ни в чем, сэр. — Вы уверены? — Совершенно уверен, сэр. — Ну, хорошо. Я повернулся к столу. Журнал куда-то запропастился, но я знаю всех своих учеников и сразу вижу, кто отсутствует. И все же я огласил весь список — это учительское заклинание неизменно утихомиривает мальчишек. Потом я взглянул на Коньмана, но тот сидел с опущенной головой, и на его угрюмом лице не было никаких признаков бунта. Я решил, что спокойствие восстановлено. Кризис миновал. 8 Я долго раздумываю, прежде чем решиться на свидание с Леоном. Я хочу встретиться с ним — больше всего на свете я хочу быть его другом, хотя такой черты мне пересекать еще не доводилось, а в данном случае на карту поставлено слишком много. Но мне так нравится Леон, понравился с первого взгляда, и это лишает меня остатков благоразумия. В моей школе каждый, кто заговорил бы со мной, схлопотал бы от моих мучителей. Леон же принадлежит другому миру. Несмотря на длинные волосы и искалеченный галстук, он — здешний. В тот день кросс закончился без меня. Назавтра я подделаю отцовскую записку, где он сообщит, что у меня на бегу случился приступ астмы и впредь он запрещает мне кросс. Ну и слава богу. Терпеть не могу физкультуру. А особенно — мистера Груба, учителя, с его искусственным загаром и золотой цепочкой на шее, щеголяющего неандертальским юмором перед горсткой прихлебателей за счет тех, кто слаб, неловок, косноязычен, — неудачников вроде меня. |
