|
Видно было, как на голове у него вздувается здоровенная шишка. Только дурак усомнился бы, что ему больно. Я ожидал, что он огрызнется; по крайней мере я на его месте не сдержался бы. Однако он, видно, усмотрел в моих словах лишь естественное проявление сочувствия. – Немножко, – ответил он. – На что она вам? – спросил я. Не часто увидишь, чтоб человек отправлялся в дорогу с подковой. – Она лежала на шоссе как раз возле станции, – объяснил он. – Я подобрал ее на счастье. Он развернул свой платок, чтобы свежей стороной приложить к опухшему месту, а я тем временем пробурчал что-то глубокомысленное насчет превратностей судьбы. – Да, – сказал он, – мне в жизни порядком везло, только пользы мне от этого не было ника-кой. Я родился в среду, – продолжал он, – а это, как вы, наверно, знаете, самый счастливый день, в какой может родиться человек. Моя мать была вдовой, и никто из родственников не по-могал мне. Они говорили, что помогать мальчику, который родился в среду, – все равно что возить уголь в Ньюкасл. И дядя, когда умер, завещал все свои деньги до единого пенни моему брату Сэму, чтобы хоть как-нибудь возместить то обстоятельство, что он родился в пятницу. А мне достались только наставления; меня призывали не забывать об ответственности, которую налагает богатство, и не оставить помощью близких, когда я разбогатею. Он замолчал, сложил свои газеты – каждая со страховкой – и засунул их во внутренний карман пальто. – А потом еще эти черные кошки… – продолжал он. – Говорят, они приносят счастье. Так вот, самая черная из всех черных кошек на свете появилась в моей квартире на Болсовер-стрит в первый же вечер, как я туда переехал. – И она принесла вам счастье? – поинтересовался я, заметив, что он умолк. На лицо его на-бежала тень. – Это как посмотреть, – ответил он задумчиво. – Возможно, мы не сошлись бы характера-ми. Всегда есть такое утешение. Но попробовать все-таки стоило. Он сидел, устремив взгляд в окно, и некоторое время я не решался прервать его печальные, по всей видимости, воспоминания. – Так что же произошло? – спросил я наконец. Он вернулся к действительности. – О, ничего особенного! – сказал он. – Ей пришлось ненадолго уехать из Лондона, и на это время она поручила моим заботам свою любимую канарейку. – Но вы-то здесь ни при чем, – не унимался я. – Да, пожалуй, – согласился он. – Однако это породило охлаждение, которым кое-кто не замедлил воспользоваться. Я уж ей и свою кошку взамен предлагал, – добавил он больше для себя, чем для меня. Мы сидели и молча курили. Я чувствовал, что утешения здесь ни к чему. – Пегие лошади тоже приносят счастье, – заметил он, выколачивая трубку о край спущен-ного оконного стекла. – Была у меня и пегая… – Из-за нее вы тоже пострадали? – удивился я. – Я потерял из-за нее лучшее свое место, – последовал несложный ответ. – Управляющий и без того терпел дольше, чем я смел надеяться. Но ведь нельзя же держать человека, который вечно пьян. Это портит репутацию фирмы. – Без сомнения, – согласился я. – Видите ли, – продолжал он, – я не умею пить. Иные, сколько ни выпьют, – ничего, а меня первый стакан с ног валит. Я ведь к этому непривычен. – Так зачем же вы пили? – не отставал я. – Лошадь вас, что ли, заставляла? – Дело обстояло вот как, – начал он, все еще осторожно потирая свою шишку, которая бы-ла уже размером с яйцо. – Лошадь принадлежала прежде одному виноторговцу, который заезжал по делу почти во все питейные заведения. Вот лошадка и взяла в привычку останавливаться у каждого кабачка, и ничего с ней не поделаешь, по крайней мере я ничего не мог с ней поделать. |
