Еще через день он вышел к холмам и оврагу. Холмы были такими огромными, что он, пожалуй, назвал бы их горами, а из-за разделяющего их оврага они казались еще выше. На карте, заботливо сожженной перед уходом, они именовались холмами, но разве в названии дело? Их изгиб напомнил Иллари его старую арфу, и тугие струны дождя составляли с ними одно целое. Ветер слегка колебал их, и Иллари почти физически ощутил и ритм, и мелодию, и то, что ни с чем не спутаешь – трепет возникающей песенной строки. Стихи уже отделялись от дождя, готовые обрести словесную плоть, жаждущие одеться звуком.

    Впредь Иллари дал себе зарок забыть о стихах, покуда дело не сделано. Увлеченный мелодией еще не оформившихся слов, он шагнул, не глядя; край оврага под ним подломился, и поток жидкой грязи и камней потащил его вниз, захлебывающегося глиной и дождем, избитого, оглушенного. Дна оврага он достиг, как ему казалось, в полужидком состоянии. Единственной твердой частью тела осталось колено, о которое он, падая, расквасил себе нос. Он уже готов был разразиться грязными ругательствами и лишь замешкался, выбирая выражение не только грязное, но и скользкое, как проделанный им путь. Однако ему не пришлось произнести ни слова. Вместо него ругательства произнес кто-то другой. Голос был Иллари незнаком, но выражения Иллари узнал мигом: отборные армейские словечки так и сыпались на дно оврага.

    – Похоже, мы его упустили, – сказал ругатель.

    – Может он разбился? – предположил кто-то другой.

    – Может. Может, даже и утоп. Вон грязища какая.

    – Как хочешь, командир, а я туда искать его не полезу.

    – И не надо. Хрен ты там найдешь в такую погоду. Вернемся посуху. Утоп – найдем. А если жив, так все одно следы за собой оставит. За мной!

    Иллари затаил дыхание. Вот это называется, повезло! Промедли он еще мгновение, и преследователи схватили бы его. А так оползень утащил его прямо у них из-под носа. На дне оврага, перемазанный с ног до головы желтой глиной, надежно занавешенный плотной пеленой дождя, он был незаметен для них.

    Когда голоса и шаги удалились и стихли окончательно, Иллари осторожно поднялся. По дну оврага мчался грязевой поток, достигая колен Иллари. Поток был промозгло холодным, и Иллари так стучал зубами, что со стороны эти звуки можно было принять за конницу на марше. Он дрожал всем телом, пока дождь смывал с него следы пребывания на дне оврага. Говорили ему, что большая политика – грязное дело? Говорили. Теперь он сам в этом убедился на собственной шкуре. Если бы не большая политика, сидел бы он сейчас дома у теплого камина, пил подогретое вино и собирался лечь спать в чистую сухую постель.

    Одна мысль о большой политике уняла стук зубовный и заставила челюсти Иллари сурово сжаться. Да, твое вислоносое величество, погоню ты все-ж таки выслал. И настроена эта погоня вполне серьезно. Интересно, какой у них приказ: схватить и доставить? Нет, вряд ли. Скорей всего убить при попытке к бегству. Так оно безопаснее. Да и дешевле. Поимка живым стоит дороже. Опять же, если жив, так надо кормить – сначала по дороге, потом в темнице. Сколько лишних расходов! Совсем не в духе его величества.

    Иллари сделал попытку привычно тряхнуть в гневе волосами, но дождь и остатки глины приклеили их к голове на совесть. Ну, берегись, хобот коронованный! Думал, убьют меня охотнички твои? Так я им и дался! Держи карман шире. Я еще вернусь, и не один. Посмотрим, что ты тогда запоешь. Полагаешь, у твоего наследника так-таки и нет сторонников при дворе? Да – пока ты жив. Но ведь это можно и исправить.

    Иллари был слишком опытным придворным, чтоб поддаваться эмоциям, но сейчас он позволил гневу взять верх над собой.