— Он однажды в мою лавку зашел, — пробормотал Джевдет-бей.

Паша замер посреди комнаты и, глядя на Джевдет-бея так, словно увидел таракана, прошептал:

— Торговец… Я раньше как-то не задумывался, что отдаю дочь за торговца… Да еще и доволен этим! Сынок, я тебя ценю, пойми меня правильно: если я и скажу грубое слово, так это оттого, что ты мне не чужой уже человек! — Паша все стоял на месте, лицо его застыло, словно он напряженно пытался вспомнить забытую молитву. — Как до такого дошло? Почему? Зачем бомбы? Все на султана ополчились! — То ли оттого, что ноги больше его не держали, то ли от огорчения паша тяжело осел на диван и взглянул на Джевдет-бея: — Ты мне понравился. Понравился, потому что я подумал, что ты похож на меня.

Джевдет-бей попытался улыбнуться и сделать вид, что все идет именно так, как должно идти. Нужно было что-нибудь сказать, но слова никак не приходили в голову, поэтому он только молчал, чувствуя, как пот струйками течет под одеждой.

Вернулся слуга и доложил, что госпожа уже собралась ехать к Наиме-ханым и намерена взять с собой дочерей.

— Ладно, пусть едут! — сказал паша и прикрикнул: — Но скажи, чтобы допоздна не задерживались, а то пожалеют у меня!

По безмятежному выражению на лице слуги было понятно, что он давно привык к пьяным выходкам паши. Понимающе улыбнувшись, словно был не слугой, а старым приятелем паши, он осведомился:

— Эфенди, не подать ли чаю?

— Подать, конечно, что стоишь? — буркнул паша. — Впрочем, принеси сначала кофе. Сынок, выпьешь со мной кофе?

— Я, пожалуй, уже пойду, господин паша, — сказал Джевдет-бей. — Не буду больше вас беспокоить.

— Что? Уходишь? Нет уж, я тебя так просто не отпущу! Постой, ты на меня обиделся, что ли?

Джевдет-бей, не отвечая, уставился в пол.

— А ну, сиди, где сидишь! — велел Шюкрю-паша. — Я тебя ценю, имей это в виду. Не ты первый к Ниган сватаешься. — Паша поднялся с дивана и тут заметил слугу, который по-прежнему стоял рядом. — Что ты стоишь?! Два кофе нам, да сахар клади умеренно! Ты ведь не очень сладкий пьешь? — спросил он, обернувшись к Джевдет-бею, и снова принялся мерить комнату шагами. — Наверное, не стоило мне столько пить. Дай, думаю, развею немного скуку… Подождем, когда женщины с каретой вернуться, и поедем в клуб! Куда они, бишь, едут? К Наиме-ханым! Зачем? Будут там пересмеиваться, чай пить, лясы точить, перебирать последние сплетни… Книги читают, о прочитанном говорят, да о платьях. Приехала тут из Франции портниха. Ходит по особнякам, платья шьет. Жена хочет ее позвать, сегодня утром говорила мне об этом… Будет с ней по-французски говорить, вспоминать те времена, когда мы жили в Париже… Девочки будут читать стихи. Я все дивлюсь, какие они у меня нежные, утонченные, будто француженки. Иногда думаю: вот бы моя вторая жена была дурой, зато красавицей! Или молодую жену взять? Но нет, только хуже будет. Радость уйдет из дома. Начнутся раздоры, ссоры… Лучше уж так. Жена у меня умная, и дочери в нее пошли. Они меня считают грубым, неотесанным. А кто им образование дал, кто их в Париж возил — об этом не думают. Захотелось вот им фортепиано — купил. Играют на нем, веселятся, читают, перешучиваются, передразнивают всех, словно мартышки — я этого не понимаю, но пускай развлекаются! Мне это даже нравится, даром, что я сердитым кажусь. Такой уж я человек. Да, нравится мне, потому что в доме должно быть шумно, весело! Это ж не кладбище. Да и потом, нужно усваивать европейские обычаи.