— Мама, сколько она тут лежит?!

— Пару лет, наверное.

— Лет?!

— Итан, все знают,’что пасхальный шоколад хранится вечно. Если его не продали за один год, его уносят на склад, а на следующий год достают, и так до тех пор, пока все не купят. С такой точки зрения монеты почти свежие.

Я вспомнил о более насущном.

— Мама, объясни еще раз: зачем мы едем в эту деревню?

— Приятель Тима, Лайл, задолжал мне пятьдесят тысяч долларов и не хочет платить.

— Так, уже хоть что-то. А ему известно о… гм… судьбе Тима?

— Нет. Но несколько месяцев назад он узнал о нас с Тимом. Поссорился с ним и…

— Подожди — это как, узнал о вас с Тимом?

— Не надо пошлостей. Тим был по-своему милый. Между нами возникла странная близость.

— Все, дальше не говори. — Почему?

— Ты моя мать. Мне не по себе.

— Съешь еще монетку.

— Так эти ребята тоже байкеры?

— Итан, пора уже сообразить. Мы едем в глушь, чтобы забрать деньги за наркотики. Кто там еще будет жить?

Все это время лил дождь. Мы сворачивали на все более грязные и узкие дороги, пока не выбрались на гравий.

— Приехали, — сказала мама.

Когда-то это был деревенский дом. Тогда он стоял на отшибе; сейчас ничего не изменилось.

— Это ж надо: жить в Ванкувере и пропустить все жилищные бумы! — сказал я.

Мы постучали.

За дверью орал телевизор и лаяла умственно отсталая собака.

— Это Калик, — объяснила мама. Дверь со скрипом открылась. Мама сказала:

— Привет, Лайл!

— А, это ты!

— Да, я.

— Чего тебе надо, Кэрол?

— Будь добр, отдай мои деньги.

— А кто это с тобой — опять сосунка подцепила? Я заявил:

— Меня зовут Итан, я ее сын. Лайл закрыл дверь. Я возмутился: — Вот козел!

— Байкеры, чего ты хочешь? На этот раз постучал я. Мать крикнула:

— Лайл, пожалуйста, выходи! Давай все обсудим, как взрослые люди!

Лайл через дверь послал нас подальше. Смех второго байкера заглушил телевизор и безумный вой Калика. Мама постучала еще раз:

— Лайл, отдай мои деньги, и я перестану проедать тебе плешь!

— Уже проела! — крикнул приятель Лайла.

Эта остроумная реплика вызвала у байкеров конвульсии смеха.

— Они под кайфом, — догадался я.

— Знаешь, сынок, мне это напомнило времена, когда ты разносил газеты, а потом собирал деньги, и некоторые делали вид, будто их нет дома.

— Как меня это бесило! Неужели нельзя просто заплатить?

— Наверное, когда ты стоишь за дверью, ты кажешься им совестью. С нашими байкерами то же самое.

Вдруг из-за угла с пеной у рта выскочил розовато-белый питбуль и вонзил клык в мамину лодыжку.

— Мама!

Мать мигом выхватила из сумочки пистолет и отправила Калика к праотцам. Потом нагнулась и принялась ругаться самыми крепкими словами, какие знала:

— О, черт! Да что ж такое! Ой! Ой, Итан, больно! Этот маленький вонючка сдох? Отлично!

Я пнул труп Калика.

— Мерзкая тварюга! Вставай давай, мы тебя еще раз застрелим! — Я повернулся к матери. — Покажи ногу.

На ноге был глубокий укус; клык чудом не попал в варикозную вену. Я почему-то очень удивился: «У мамы варикоз?»

— Мерзкая, мерзкая шавка! — Здоровой ногой мама тоже пнула Калика.