— Ах, мистер Фаули, я не знала, дома вы или нет. Зашла спросить, будете ли вы ужинать. У вас, оказывается, молодой джентльмен…

    — Да, мэм. Пожалуй, сегодня я не стану сходить вниз. Быть может, вы принесете ужин мне сюда на подносе, и еще чашку чая?

    Во избежание хлопот у Джуда вошло в привычку спускаться в кухню и делить трапезу со всей семьей. Однако для такого случая хозяйка подала ужин наверх, и он принял его, стоя в дверях.

    Когда она ушла, он поставил чайник на огонь и вытащил из-под кровати одежду Сью, — она еще далеко не просохла, а толстое шерстяное платье было совсем мокрое. Снова развесив вещи на стульях, он прибавил огня и глубоко задумался, глядя на пар, который тянулся от мокрой одежды в дымоход.

    Вдруг Сью позвала:

    — Джуд!

    — Да? Все в порядке. Как ты себя теперь чувствуешь?

    — Лучше. Совсем хорошо. Неужели я спала? Который час? Надеюсь, не поздно?

    — Одиннадцатый!

    — Не может быть! Что же мне делать? — воскликнула она, встрепенувшись.

    — Оставайся здесь.

    — Я, конечно, согласна… Но… вдруг пойдут разговоры? А ты-то куда денешься?

    — Я собираюсь всю ночь сидеть у огня и читать. Завтра воскресенье, мне никуда не надо идти. Быть может, ты избежишь серьезной болезни, если останешься здесь. Не бойся! Мне хорошо. Взгляни, что я раздобыл для тебя. Ужин!

    Она села прямо в кресле, и у нее вырвался скорбный вздох.

    — Я все еще чувствую слабость, — призналась она. — А думала, что уже все прошло. Мне не следовало бы здесь оставаться, правда?

    Ужин все-таки подкрепил ее, а после чая она снова откинулась на спинку кресла, оживилась и повеселела.

    Чай, вероятно, был зеленый или слишком крепкий, потому что после него она почувствовала неестественное возбуждение, тогда как самого Джуда, который чая не пил, начало клонить в сон, пока ее слова не привлекли его внимания.

    — Ты назвал меня продуктом цивилизации или что-то в этом роде, так ведь? — спросила она, нарушив молчание. — Очень странно, что ты так сказал.

    — Почему?

    — Да потому, что это до обидного не так. Скорее я являю собой ее отрицание.

    — Ты сущий философ. «Отрицание» — какое мудреное слово!

    — Разве? Я в самом деле кажусь тебе ученой? — спросила она чуть насмешливо.

    — Не то чтобы ученой, а… ты рассуждаешь не как девушка, которая… ну, словом, у которой не было возможности учиться по-настоящему.

    — А у меня была такая возможность. Я, правда, не знаю ни латыни, ни греческого, но знакома с их грамматикой. И знаю многих греческих, и латинских классиков по переводам, знаю и других авторов. Я читала Ламприера, Катулла, Марциала, Ювенала, Лукиана, Бомонта и Флетчера, Боккаччо, Скаррона, де Брантома, Стерна, Дефо, Смоллета, Фильдинга, Шекспира, Библию и кое-что еще. Я убедилась, что нездоровый интерес, какой вызывали иные из книг, пропадает, как только с них спадает покров таинственности.

    — Ты читала больше меня, — сказал он со вздохом. — Тут есть и не совсем обычные авторы, как ты добралась до них?

    — Видишь ли, — ответила она, подумав, — это вышло случайно.