— Их вовсе не интересует то, что могут понять простые люди, вроде нас, продолжал возчик, чтобы скоротать время. — Разговаривают они только на чужих языках, как строители Вавилонской башни. Те тогда каждый по-своему говорили. И читают они свои книжки быстрее, чем ястреб летит. Там все наука — одна только наука, да еще религия. А это тоже наука, только я в ней никогда ничего не смыслил. Да, это место для шибко умных. Впрочем, и там ночами девки по улицам шляются… Ты, наверное и, сам слышал, что священников там выращивают, словно редиску на грядке. И хотя уходит — сколько, Боб, лет? — пять лет, чтобы из какого-нибудь молодого олуха сделать почтенного священнослужителя, которому грешные страсти не положены, они с этим справляются — отшлифуют вам парня, как заправские мастерами выпустят его с эдаким вытянутым лицом, в долгополом черном сюртуке и жилетке, и воротничок на месте, и шляпа — словом, все, как в Священном писании, так что иной раз и родная мать не узнает… Что ж, у каждого своя служба, у них вот такая.

    — А откуда вы знаете, что…

    — А ты не перебивай меня, малыш. Старших не перебивают. Подай-ка переднюю лошадь в сторонку, Боби, идет кто-то… Ты знай себе примечай, что я говорю про жизнь в колледже. Жизнь возвышенная, спорить не стану, хотя сам я не очень-то высоко ее ставлю. Мы, так сказать, телесно обитаем здесь на вершинах, а они духовно — благородные люди, еще бы… и денежки-то чем зарабатывают — тем, что вслух мысли разные высказывают. А есть среди них такие крепыши, что и на серебряных кубках не меньше зарабатывают. И еще вот музыка там, повсюду слышишь красивую музыку. Веруешь ты иль нет, все равно так и тянет подпевать со всеми вместе. А то еще есть там улица — Главная улица, другой такой во всем свете не сыщешь. Уж я-то знаю кое-что про Кристминстер!

    Тем временем лошади успели передохнуть и снова потянули повозку. Бросив последний влюбленный взгляд на далекое сияние, Джуд повернулся и пошел рядом со своим на редкость осведомленным собеседником, который не прочь был рассказывать ему о городе еще и еще — о его башнях, колледжах и церквях. Когда подвода свернула на перекрестную дорогу, Джуд сердечно поблагодарил возчика за сведения и признался, что он дорого бы дал за то, чтобы знать о Кристминстере хотя бы половину того, что знает сам возчик.

    — Да чего там, говорю, что слышал, — скромно отвечал тот. — Сам-то я в Кристминстере не бывал, все понаслышке собирал, — одно здесь, другое там, ну а коли интересно послушать, сделай одолжение. Когда колесишь по свету вроде меня да трешься среди людей, поневоле всего наслушаешься. А еще был у меня дружок, в молодости он служил чистильщиком сапог в гостинице Крозье в Кристминстере, он был мне как родной брат.

    Джуд продолжал обратный путь в одиночестве и так глубоко задумался, что забыл о страхе. Он вдруг повзрослел. Ему страстно захотелось найти какую-то опору в жизни, чтобы обрести наконец то, что зовется прекрасным. Быть может, он найдет это в Кристминстере, — только бы попасть туда. Но сможет ли он наблюдать и выжидать там, чтобы, подобно людям прошлого, о которых он был наслышан, отдаться какому-нибудь великому делу, не страшась суда и насмешек? И так же, как четверть часа назад, глазам его открылось яркое зарево города, теперь, когда он брел в темноте, перед его мысленным взором возник желанный город.

    — Это город света, — сказал он себе.

    — Там растет древо познания, — добавил он через несколько шагов.

    — Оттуда приходят и туда уходят те, кто учит людей.

    — Этот город можно назвать замком, где обитают наука и религия.