И, однако она сделала выбор, однажды после уроков, выходя из ворот школы, она окликнула Джули и со свойственной ей решительностью добилась, что часть пути он прошел вместе с ней. Для всех нас, кто видел их вдвоем, это было поразительное зрелище. Бетт вся чистенькая, аккуратная, в аккуратной голубой форменной блузке, чистая золотистая кожа, открытый взгляд прекрасных глаз, аккуратно причесанная головка и, как всегда, старательно уложенная пачка учебников. Джули тощий, угловатый, бледное лицо непроницаемо, а нищенская одежда, кажется, не имеет к нему никакого касательства. Башмаки просят каши, в руках – ни одного учебника.

– Что она тебе говорила? – спросил я Джули назавтра, когда мы ждали в классе прихода математика.

– Кто?

– Бетт Морни. Вчера.

– Не знаю, – начал он. Потом слегка пожал плечами. – Опять уверяла, что ничего худого Скребку в тот раз не сделала. А потом спросила, не я ли тогда его привел.

– И что ты сказал?

– Сказал, надо быть дурой, чтоб думать, будто я мог его привести.

– Так и сказал, что она дура? (Ох, Бетт! Никто еще с ней так не разговаривал.) А она что?

– Огорчилась.

Я рассмеялся. Нашей примерной Бетт пришлось нелегко. Но кто ж виноват, что она задала Джули такой глупый вопрос? Должна бы соображать. С того дня вся школа уже понимала, что Бетт почему-то хочет подружиться с Джули. Она не заигрывала с ним и не шла напролом, но явно знала, чего хочет, и добивалась своего с присущей ей естественностью. И удивленные, довольные, зачарованные, мы в простоте душевной радостно порешили, что Бетт влюбилась в нашего Джули.

Бедняжка Бетт! Я жалел ее тогда. Не только потому, что Джули был малость чокнутый – просто он совсем ей не подходил. Бетт должна бы влюбиться в кого-нибудь столь же аккуратненького, умного-разумного, преуспевающего, уравновешенного и примерного, как она сама. Она и правда была замечательная девушка, и мы думали, она где-нибудь отыщет себе кого-то, кто будет достоин процветающего дела ее семьи и достойной парой ее красоте, уму и всем неотразимым ее совершенствам. Джули? Да это курам на смех!

Однако с присущим ей простодушием и чистотой она продолжала искать расположения Джули, и, к всеобщему изумлению, Джули наконец ответил ей. Или, вернее, примирился с этим.

Обычно наши юношеские привязанности начинались с обмена взглядами исподтишка (птичьи танцы), тайных пожатий рук, записочек и все большей поглощенности друг другом: создавался свой тайный мирок, куда нет доступа никому, кроме двоих. Но у Джули с Бетт получилось совсем не так. Просто они были рядом – Бетт и Джули, вот и все. Казалось, они поглощены не столько друг другом, сколько чем-то вне их. Мы не понимали, что же их связывает, но однажды я видел, как они вместе возвращались из школы. В другой раз, в субботу, видел, как они стоят на улице и разговаривают. Иногда они приходили в школу раньше всех нас, их соединяли какие-то таинственные узы. Они всегда были серьезны. Но Джули оставался самим собой. Как всегда, был скуп на слова. Говорила обычно Бетт, о чем-то она ему толковала неторопливо, слегка хмурясь.

Джули смотрел темными карими глазами и молчал, и это было естественно для него, но теперь в свое молчание он включил Бетт, словно этого уже достаточно. За их непривычными для нас отношениями ощущалась своеобразная полнота, и мы все гадали, о чем же они разговаривают. Школа? Задачи по математике? Городские новости? Религия? Любовь? Сплетни? Музыка? Нет, явно все не то.

– Они вообще ни о чем не говорят, – сказал Сэмми Бартон.

– Ну, нет, ясно же, о чем-то да говорят.