|
Она задумала привести в порядок свою маленькую библиотеку и не спеша разбирала книги, располагая их в одном ей ведомом порядке, когда вдруг почувствовала, что Мервин открыл глаза. Бросилась в спальню и сразу поняла, что левая половина его тела парализована. Это было страшно, непереносимо страшно, но она ничем не выдала своего страха. Она пересела так, чтобы быть справа от Мервина. А он — он не знал еще, что половина тела отказалась ему повиноваться, — он думал, что отлежал левый бок и руку, и поглаживал их пальцами правой руки, улыбаясь Джун. Она положила голову ему на грудь.
— Как смешно ты выкрасила волосы! — сказал он и потрогал осторожно седину пальцами. — И тебе это так идет. Нет, ей-богу, идет! Джун молчала. Казалось, она совсем успокоилась. Но прошло несколько секунд, и все тело ее стали сотрясать рыдания — рыдания отчаяния, и горя, и безысходности, рыдания без слез. И он гладил ей плечи, он успокаивал ее! Наконец она подняла голову, и в слабом свете ночника Мервин увидел ее спокойное, осунувшееся лицо. — Я знаю, что нам надо делать, — тихо сказала она и вышла из спальни. Вскоре она вернулась, принеся коробочку и стакан. — Мервин, милый, — сказала она, садясь на кровать, — мы нашли друг друга, и это счастье! Но этого оказалось мало: ведь мы должны жить! А на это у нас нет сил — ни у тебя, ни у меня. Но мы не можем друг без друга. Не можем!.. Мы с тобой примем сейчас по нескольку вот этих таблеток, — продолжала она материнским тоном, словно уговаривала больного ребенка принять лекарство. — Мы тихо заснем. И будем всегда вместе. И уже ничто, ничто не сможет нас разлучить! Говоря так, она отсчитала несколько розовых таблеток, положила в рот и, запрокинув голову, запила водой. — Твой стакан из-под виски попался, — улыбнулась она и протянула коробочку Мервину. Он сразу все понял, и его лицо стало удивительно радостным и спокойным. — Джун, Джун! Тебе нет надобности уходить… вместе со мной! Ты молода, прекрасна, ты здорова! — проговорил он, не спуская с нее глаз и сознавая в то же время, как слабо звучат его слова. Она сидела не двигаясь, молча глядя на него. Тогда он быстро проглотил таблетки и также запил их водой. — Помоги мне перебраться в гостиную, к окну, — попросил он. И когда она усадила его там в удобном широком кресле и сама примостилась на скамеечке рядом, сказал: — Это же картина дяди Дэниса! Джун оглянулась на стену за своей спиной, взгляд ее потеплел. — Да, это она. Мне ее выдали под залог в несколько тысяч. Банку все равно, где она, а мне легче… было ждать… Будто и ты, и Шарлотта, и дядя Дэнис — все рядом… В слабом свете рождавшегося дня Мервин все отчетливее узнавал и девочку, и собаку, и море, и горы. — Еще десять минут, — сказала Джун, посмотрев на часы, — и нам станет так славно, так хорошо! И не надо будет лгать, изворачиваться, подстраиваться под кого-то. Ни фальшивых улыбок, ни слез, ни драки за право ходить, и дышать, и любить. И — всегда вдвоем, вместе, на веки веков! Мервину внезапно стало трудно дышать. Хватаясь рукой за горло, словно отрывая от себя чьи-то злые, цепкие руки, он закашлялся и потом еще долго тяжко дышал. Наблюдая за тем, как веселые солнечные лучи вторгаются в гостиную, чувствуя, как они становятся все щедрее и жарче, он наклонился к Джун, опросил: — Ты веришь, что после этого, всего этого, всей этой… жизни что-нибудь еще будет? Джун молчала. Он еще раз взглянул на нее и продолжал, заметно тяжело дыша, с трудом подбирая слова: — Я верил. |
