В какой-то момент я, видимо, решила, что самым благоразумным будет улечься в кровать. И похоже, заснула, сама того не заметив. И сейчас лежала в темноте. Вспомнила. Мне никак не удавалось придумать что-нибудь для «Удачи», и я прилегла в надежде, что меня осенит вдохновение. Не осенило.

И почему-то трудно было дышать. В чем дело? И тут до меня дошло: влажная фуфайка немилосердно стянула мне грудную клетку.

У Эммы была лампа, оформленная под лесной пейзаж, — от таких шизеют маленькие девочки. Одна беда: там было столько барсуков, хорьков и ласок с мухоморами, что я так и не смогла найти выключатель. Шарила по лампе минут пять, потом сдалась, выбралась из постели и упала.

— Черт!

Кто-то оставил прямо на полу целый ворох бутылочек из-под шампуней и мыла. Ох, нет. Туалетные принадлежности для гостей. Это объясняло, почему возле кровати так пахло абрикосами.

Поверить не могу. Вокруг темнота, мне холодно, я завернута, как мумия, в мокрый детский свитер, который Билл носил, наверное, лет в четырнадцать, — и я только что едва не размозжила себе голову об абрикосовый ополаскиватель для волос.

В конце концов я нашла выключатель.

Вспыхнул свет, и я увидела мохнатый, стилизованный под лесной уголок будильник. Удобно пристроенный у такой же стилизованной лампы. Было двадцать минут третьего. Ночи. Что произошло?

Хорьки и прочая живность на лампе воспользовались правом хранить молчание. Должно быть, это последствия шока. Конечно, это Билл разбил машину и повредил руку, но ведь и мы вылетели в канаву. Я впадала в такую спячку, когда в прошлый раз попала в автокатастрофу — врезалась в столб на своем стареньком авто. Просто спишь, спишь и не можешь проснуться.

Я заглянула в гардероб в поисках чего-нибудь, что хотя бы отдаленно напоминало ночную рубашку, — лишь бы вылезти из платья, фуфайки и куртки. Если они еще не сели настолько, что мне не удастся их снять.

Единственное, во что я а) смогла и б) согласилась влезть, — красное бархатное платье Эммы Макгинли. Помогите! Она его, наверное, надевала на десятый день рождения. Втискиваясь в платье, я вспоминала, что же сама надевала на свое десятилетие. Кажется, что-то желтое и атласное, с рукавами-буфами, из-за которых походила на игрока в американский футбол.

Тут я что-то услышала. Вторая дорожка, первая сторона, «Mighty Like a Rose». Третий альбом Элвиса Костелло. Как мило с его стороны включить это в два часа ночи.

Я выглянула из комнаты Эммы и пошарила по стене в поисках выключателя. Нет. Мне предстоял путь по коридору только при свете, пробивающемся из-под двери Билла, и мягком розовом сиянии моих лесных приятелей. Я постучала.

— Да.

Билл сидел на кровати, облаченный в бело-голубую полосатую пижаму, явно доставшуюся ему от дедушки; повязка телесного цвета шла от локтя до большого пальца.

— Ох… привет!

Наверное, он думал, что это мама.

— Это всего лишь я.

— Тс-с. Входи.

Я осторожно прикрыла дверь и тихо прошла в комнату. Сесть было негде, разве что на кровать, но это слишком фамильярно. Я остановилась.

— И что это на тебе?

Наверное, я и в самом деле выглядела нелепо. Сначала — сочетание мокрой фуфайки со школьной хлопчатобумажной курточкой, теперь — вечернее платье из красного бархата.

— Платье Эммы.

— Понятно.

— Как ты?

— Хорошо, — откликнулся Билл.

— Хорошо, — повторила я.

— Я тебя разбудил? Извини, думал, что приглушил звук.

Я улыбнулась.

— Старый добрый Элвис Костелло.