В конце концов, выплакав все слезы, она встала с качалки, подошла к нему и силой вырвала сачок из его одеревеневших пальцев. Потом она отвела его наверх, раздела и уложила в постель, словно ребенка, и впервые за прошедшие дни Джо заснул крепко и глубоко.
Теперь, думая о разделяющих их тысячах миль, Джо поставил на пол недопитую бутылку пива. – У вас уже рассвело, Бет? – спросил он. – Только что. – И ты, наверное, сидишь на кухне и любуешься небом из большого окна, да? Скажи, небо красивое? – На западе еще темно, но наверху небо стало уже индигово синим, а на востоке оно кораллово красное, сапфирово голубое и персиково розовое, как китайский шелк. Да, Бет была сильной женщиной, но Джо звонил ей не за утешениями; просто ему нравилось слушать, как она говорит. Тембр ее негромкого голоса, смягченный едва заметным виргинским акцентом, напоминал ему Мишель. – Ты взяла трубку и сразу назвала меня по имени, – сказал он. – А кто, кроме тебя, мог мне позвонить? – Ты хочешь сказать – в такую рань? – Нам редко кто звонит так рано, но сегодня утром... это мог быть только ты. Да, подумал Джо, катастрофа, навсегда изменившая их жизни, произошла ровно год назад, день в день. Сегодня была первая годовщина их трагической потери. – Ты все худеешь, Джо? – спросила Бет. – Мне так хотелось, чтобы ты начал есть лучше... – Нет, я больше не худею, – солгал он. За прошедший год в нем развилось такое удивительное безразличие к сигналам, которые подавал пустой желудок, что в последние три месяца Джо начал худеть. К настоящему моменту он потерял уже фунтов двадцать пять, если не больше. – День, наверное, будет теплый, – заметил он. – Душный, влажный и жаркий, – поправила его Бет. – Правда, на востоке маячат какие то облака, но на дождь надежды мало. Зато они очень красиво выглядят, Джонни... – Она часто звала его Джонни, еще когда Мишель была жива, а та со смехом ее поправляла: "Не Джонни, мама, Джоуи!" – Они розовые, с золотой каймой. А вот и солнце встало над горизонтом. – Неужели прошел целый год, Бет? Даже не верится. – Ты прав, Джонни. Правда, иногда мне кажется, что прошло несколько лет. – Я так скучаю, Бет, – неожиданно сказал Джо. – Пусто без них. Пусто и одиноко. – О, Джонни... Мы с Генри любим тебя. Ты для нас как сын. Нет, теперь ты стал нашим сыном. – Я знаю и тоже вас очень люблю, но этого недостаточно, Бет. – Джо перевел дух. – Этот год... для меня это был настоящий ад. Иногда мне кажется, что, если и следующий год будет таким же, я долго не протяну. – Время лечит... иногда. – Только не в моем случае. Я боюсь. Одиночество – вот что дается мне труднее всего. – Ты не хочешь вернуться на работу, Джо? Перед катастрофой Джо был ведущим репортером отдела уголовной хроники в газете "Лос Анджелес пост", но теперь с карьерой журналиста было покончено. – Я не смогу больше смотреть на мертвые тела, Бет. Это было правдой. Он больше не мог смотреть на трупы убитых в перестрелке бандитов и случайных прохожих, на тела, изуродованные в автомобильной аварии, и – вне зависимости от пола и возраста – не видеть перед собой истерзанные останки Мишель, Нины и Крисси. – Ты мог бы писать о чем нибудь другом. Ты был хорошим журналистом, Джонни. Попробуй рассказать о чем нибудь, что было бы интересно всем, о каких нибудь общечеловеческих ценностях. Ты должен работать, должен делать что то... может быть, тогда ты почувствуешь, что снова нужен кому то... Вместо ответа Джо сказал: – Я не могу ни жить, ни работать без них. |