— Многие психопаты склонны к театральным эффектам. Ведь именно по ним они входят в историю.

— Жертва без лица.

— Жертва без лица все равно что без имени, без личности, без прошлого.

— Как многие из нас.

ПРОШЛОЕ. АННА

20 августа 1987 года, четверг

Сегодня на сессии с одним из ребят говорили о масках, которые носят люди, и об играх, в которые волей или неволей эти люди играют. И впервые за эти долгие недели, в течение которых не поступало новых сведений об Акселе и не могла ни у кого спросить, что с ним и где он, я отчетливо прочувствовала то, что сама прячусь за маской. Помогая военным, поддерживая их, направляя их на пути проработки травм, я капля за каплей отдаю им свою жизненную силу. Когда пациент вкладывает в тебя все, что его разрывает, мы называем это «контейнированием». Он вкладывает, а ты перерабатываешь. Потому что можешь.

Так вот, я ответственно заявляю: не могу. Если ничего не изменить, я стану профнепригодна, потому что скачусь к сухой медицине. Это будет не терапия — просто консультации, просто фарма там, где она нужна. Я начну уклоняться от сложных случаев, потому что моя маска лучшего психотерапевта дает трещины. Я не хочу ее носить.

Я просто хочу узнать, что с Акселем.

4 сентября 1987 года, пятница

Я набралась смелости и подошла к руководителю базы. Раньше я видела его только один раз. Мощный мужик. На удивление молодой и привлекательный, но мощный, даже пугающий. Напросилась на прием и спросила, жив ли Аксель. Так и спросила. Стояла, краснея и бледнея под его холодным взглядом, понимая, что нарушила все мыслимые и немыслимые уставы. Он усадил меня на стул напротив своего стола, подал стакан воды, сел рядом. Думала, умру от страха, но что-то в нем меня успокоило. Он явно не собирался вопить на тему «это засекречено» или «а что вас связывает с моим офицером».

Он просто ждал, пока меня перестанет колотить, молчал и был рядом, делясь со мной своей силой, насколько это возможно.

— Что с Акселем? — повторила я, когда сердце успокоилось.

— У меня нет однозначно негативной информации, — пространно заметил собеседник.

— То есть он жив.

— То есть мне нечего вам сказать.

— Не спросите, кто я ему?

Неожиданно на губах мужчины блеснула улыбка. Я подумала о том, что он не похож на машину для планирования и реализации убийств. Ему было чуть за тридцать, наверное, или выглядел хорошо. Но от него исходила мощная и насыщенная мужская энергетика. Каждый солдат, офицер, каждый сотрудник базы был для него все равно что ребенок. И Аксель тоже. Мне почему-то хотелось так думать и в это верить. Мне и сейчас хочется в это верить, потому что он успокоил меня. Помог собраться с мыслями настолько, что я снова села за дневник, на который в этом месте не остается сил.

Не думала, что обыкновенная фиксация событий и эмоций — это такой трудоемкий процесс. Оказывается, когда ты истощен, это сложно. Поэтому я не писала. Почти все это время не писала.

Руководитель базы на мой вопрос не ответил. Подарил мне улыбку, надежду и выпроводил вон.

Еще один день.

Еще один день, который показал мне непреложную истину: кажется, я влюблена. Нет. Не кажется.

Мне двадцать девять. Я написала диссертацию по травме привязанности. У меня работа мечты. Меня приглашают возглавить клинику во Франции. И мне совершенно плевать на себя, на карьеру, на будущее, если в нем не окажется одного девятнадцатилетнего парня.

И знаете что?

Вот и я не знаю. Надо спать. Завтра неожиданно поставили пациентов.

5 сентября 1987 года, суббота

Господи.