— Он ненавидит меня? — тихо спросил Элизар и вздрогнул от ответа:

— Он еще не умеет ненавидеть.

Хранитель ушел, а Элизар просидел до самого рассвета, опустив голову на руки и вслушиваясь в шелестевший за окном дождь. Еще вчера он обещал Рэми безопасность в Виссавии, а сегодня напугал его и сестру более, чем когда либо пугали кассийцы. Да и мог ли он после всего этого кому-то обещать безопасность? Сестра спрятала от него Рэми и правильно сделала… если мальчик будет рядом, вождь сам, своими руками, сведет его с ума. Много ли надо шестилетнему высшему магу?

— Богиня, пусть меня кто-то остановит… — прошептал Элизар, — хоть кто-нибудь…

Он не спал три дня, заставлял себя не спать. А вечером четвертого, скатываясь в пропасть сна, приказал приковать себя к кровати. Он сам чертил руны на кандалах, надеясь, что это поможет.

Не помогло. Он вскочил на закате, опустошенный после выплеска магии, схватился за страшно болевшую голову и с ужасом посмотрел на лежавшие на полу изрезанные рунами полоски метала и на свои кровоточащие запястья. Он был свободен, а над Виссавией несся протяжный стон.

— Я убил… Рэми? — тихо спросил он у хранителя смерти.

Советник не ответил, опустив голову. И Элизар на этот раз не осмелился заглянуть в его воспоминания. И сам боялся вспоминать.

— Я не хочу больше слышать о Кассии, — сказал он, подходя к окну, где прошивали низкое, тяжелое небо яркие молнии. — Отзови оттуда целителей. Всех... не хочу слышать об этой проклятой стране... Позови целителя душ… пусть эта боль уйдет…

«Прости, отец, но не я не могу исполнить своего обещания…»

Но надо как-то жить дальше. Другого вождя у Виссавии нет. И не будет.

Преддверие бури. 3. Рэми. Маленький маг

Ненависть может быть унаследована, любовь — ни­когда.

Отсюда, с обрыва, укутанное в бархат сосен поместье походило на игрушечный домик. Сестренке такой луну назад подарили, на трехлетие: белоснежные стены, завитушки лепнины, острые башенки по углам.

Но настоящий домик, погруженный в закатное марево, был гораздо забавнее игрушечного: фигурки в нем двигались сами, то появляясь в окнах, то исчезая. Каждая была по-своему интересна. Внутри каждой бурлила своя смесь: любви, ненависти, смеха, зависти. Многих Рэми еще не понимал до конца, но всегда был рад попробовать, запоминая неповторимый привкус: то легкая горечь, то приторная сладость, то капелька кислинки. Так много всего. Так трудно запомнить. И нет рядом учителя, который может подсказать… ...запретить. Нельзя играть с «фигурками». Нельзя «подавлять чужую волю». А если охота?

Изнывая от грызущего изнутри страха, Рэми-таки сорвался. Заставил круглолицую служанку улыбнуться, вспоминая давний зимний вечер и тихий голос матери, рассказывающей сказку. Заставил голодного прислужку заглянуть за портьеру, туда, где Рэми припрятал вкусный пирожок. Заставил конюшего, на глазах Рэми пнувшего собаку, зайтись черным, удушливым страхом… Это было так легко. Так забавно. И помогало преодолеть холодной змей свернувшийся внутри страх... Рэми не хотел думать о той ночи. И про дядю вспоминать не хотел. И про обжигающую боль, и про тихую силу целителя, и про бешенную скачку в ночь. Не хотел.

— Хей! — требовательно потянула за рукав сестренка.

И как только тут оказалась? Рэми хотел обернуться, но застыл как вкопанный. Так и не смог оторвать взгляда от сгустившихся вокруг дома облаков цвета запекшейся крови. Кровь… почти черная в полумраке. Бледная служанка оттирала ее тряпкой, пока Рэми бился в руках целителей, а браслет на руке нагрелся так, что выдержать было невозможно. Нельзя вспоминать о той ночи! Мама говорила, что нельзя!

Страх вновь вгрызся в душу, нахлынула тяжелая тревога.