— Это уже отдельная история, Ге… Вадим Викторович, — снова напускает тумана историк.

Какой, к черту, туман, когда его чуть не убили из-за этих бумажек!

— Что вы сказали милиции? Историк пожимает плечами:

— Вчера приходил оперативник, сказал, что все попавшие в больницу с ранениями типа моего автоматически попадают под опеку милиции. Это так? Я киваю, подтверждая.

— Он заполнял какие-то бумаги с моих слов, — продолжает историк, — потом сказал, что еще зайдет. А сегодня с утра объявились двое в штатском и выспрашивали уже все досконально, только ничего не записывали почему-то…

— И про бумаги? — прерываю Афанасия Сергеевича, догадываясь, что это были за полицейские.

— Особенно про бумаги, — подтверждает историк. — Когда они узнали, где я оставил продолжение дневников, то почти сразу ушли…

— Они предъявляли удостоверения?

— Да, прямо с порога. Но я не смог разглядеть, что там было написано. Один из них сказал, что они из Главного управления и занимаются бандитскими налетами.

— Вот именно… — бурчу я. — Налетами они точно занимаются.

— Понимаете, Ге… Вадим… — начинает историк, но я снова прерываю его, выразительно приложив палец к губам.

Афанасий Сергеевич удивленно замолкает. Быстро осматриваю его кровать, кляня себя за то, что не удосужился это сделать сразу. Проверяю также тумбочку и кровать у противоположной стены. Чисто.

— Меня сегодня днем переложили на другую кровать, а ту увезли, — говорит историк.

Выхожу в коридор и спрашиваю у дежурной медсестры, где сейчас кровать из палаты историка. Сестра уже, очевидно, поняла, из какого ведомства я прибыл, и без лишних слов ведет меня в конец коридора. Осматриваю две стоящие там кровати.

— У этой вот не работал подъемник спинки. Ее и заменили, — объясняет дежурная.

Вытаскиваю из-под нижнего уголка продольной перекладины кровати небольшой прямоугольный футлярчик на липучке. Медсестра удивленно рассматривает мою находку и уже собирается о чем-то спросить, но я делаю ей знак молчать. Оторвав антеннку-паутинку, извлекаю из футлярчика крошечную батарейку. Все, «клоп» обесточен.

— Никому не рассказывайте… — предупреждаю девушку. — За разглашение особо секретных сведений… — делаю многозначительную паузу.

Молоденькая медсестра часто кивает головой, боясь проронить хоть слово. Погрозив ей пальцем, возвращаюсь к историку. Девушка семенит рядом.

— Прямо как в кино про шпионов… — пытается она заглянуть мне в лицо.

Резко останавливаюсь, сестричка пролетает чуть вперед, но тут же тормозит.

— Они не шпионы, они гораздо хуже, — говорю ей с нарочито серьезным видом, а сам еле сдерживаю смех.

Девушка ойкает и прикрывает рот ладонью.

— Поэтому для вас же будет безопасней забыть обо всем, что вы сейчас видели… — поясняю ей.

Она, округлив глаза, снова кивает. Иду дальше, оставив ее в замешательстве.

— Я завтра же уволюсь… — слышу ее тихий испуганный голос.

— Даже не думайте! — оборачиваюсь к ней. — Это будет крайне подозрительно!..

Не хватало мне только, чтобы из-за меня сократилось число наших медицинских работников,

— Я п-по-няла, — бормочет медсестра, в изнеможении падая на свой стул.

Возвращаюсь в палату Афанасия Сергеевича.

— Оказывается, есть люди, которым интересно слышать каждое ваше слово, — говорю историку и, присев рядом с ним на стул, показываю миниатюрное подслушивающее устройство.