Тогда Славка Маржинкова порвала со своим буржуазным прошлым, с педагогическим институтом и с Прагой и уехала в синей рубашке Союза молодёжи на стройку, решив построить свою жизнь совсем, совсем иначе.

Так она и поступила. Поселилась она в крохотной комнатушке, на стенку повесила портрет Хемингуэя и репродукцию Шагала. Порой, перед тем как лечь спать, она думала, что не прочь бы теперь ещё и постряпать что-нибудь для кого-нибудь и что в чемодане у неё лежит новый передник…

Но всякий раз она изгоняла такие отсталые мысли и в конце концов решила устроить школу для неграмотных цыган.

У начальства Славка Маржинкова нашла полное понимание. Её первые визиты были для директора Голуба просто развлечением. Он любил тешить взор созерцанием хорошеньких девушек и знал, что не всегда ошибётся тот, кто выполнит их желание. Он отвечал на многочисленные звонки, в том числе междугородние, и одновременно по селектору управлял производством и строительными работами. В перерывах же смотрел на Славку, которая с природным жаром читала ему лекцию о необходимости устройства школы для цыган. Голуб смотрел на неё задумчиво и добродушно, как смотрят артиллеристы на божью коровку, севшую на рукав во время перехода на новые огневые позиции.

— Ну, — приговаривал он, — а дальше что?

— Как это — «что дальше»? — возмущалась товарищ Маржинкова, но тут раздавался звонок из Брно, и директор Голуб кричал в трубку:

— Не дадите? Ах, не дадите? Ну и не давайте!.. Пожалуйста. Как угодно… Вы, товарищ Шимек, по-моему, простите, зазнались. Бюрократ вы, а не товарищ. Я буду жаловаться в Прагу… Что, что повторить? Что ты зазнался? Разве я сказал «зазнался»? У меня вот сидит свидетельница, ничего подобного я не говорил!.. Значит, дашь? Поставишь. Ну, ты золото. Бывай, Карел! Честь!

Потом он угостил Славку Маржинкову тёплым пивом из своей кружки и предложил ей зайти ещё раз — или продолжать.

— Всему своё время, — сказал директор Голуб, — и всему свои основания. В данное время и на данном месте главное звено — это плавка. Хочешь ещё пива?

Славка отхлебнула ещё пива и возразила, что и людей надо переплавлять или, там, закалять.

— Э, ты со мной не хитри! — сказал Голуб. — Ты мне, девушка, говори прямо, без фразочек. Попросту. Как ты сказала, переплавлять? Что ж, это хорошо. Переплавлять… Кто же возражает? Переплавляйте, сколько влезет. И сколько сумеете. А у меня правительственное задание. Чертовски важное. И я его выполняю. Если ко мне будут приставать ещё и с переплавкой людей — что ж, и это вынесу, но только ради хорошеньких глазок. Да ты что это? Эй-эй, плакать-то зачем? Так чего вы, собственно, хотели? Школу для цыган? Что ж, это… хорошая инициатива. Такой инициативы, да ещё со стороны масс, стыдиться нечего.

Славка утёрла слёзы и посмотрела на него примирительно, но не примирённо. Директор Голуб вдруг понял, что от неё не отделаешься. Тогда он набрал две цифры внутреннего телефона и начал орать:

— Отдел повышения квалификации? Сколько раз я тебе говорил, Малина, чтоб была цыганская школа, — а где она? Вот теперь мне нагоняй из Праги… За что? А за то, что я для вас делаю! Я вас больше покрывать не стану. Меня тоже никто не покрывает… Отставить всё, все силы бросить на школу для товарищей цыган… Чего опять у вас нет? Учителя? Ну, так я вам его достану. Всё я доставай, даже учителей для цыганских школ… Малина, ты меня до инфаркта доведёшь! Честь!

К тому же времени относится и разговор Славки Маржинковой с неким педагогом, чьё имя мы оставим в секрете.