В ней была вода из озера – он узнал ее странный, горьковатый привкус и жадно выпил.

– Спасибо, – вернув опустевшую фляжку, прохрипел Уильям.

Вода придала сил, и он сел. Лихорадка еще туманила рассудок, но сны хотя бы на время отступили. Уильям представил, как они выжидающе затаились в темноте, за маленьким кругом света от костра, и решил пока не спать.

Тянущая боль в руке усилилась, простреливая от кончиков пальцев до середины плеча. Было трудно не поддаваться одновременно и ей и ночи, и он сказал:

– Говорят, мужчине-могавку недостойно выказывать страх, и, когда он попадает в плен, а враг его пытает, он ничем не показывает, что ему больно. Это так?

– Лучше не оказываться в подобной ситуации, – с иронией ответил Мюррей. – А если такое все-таки произошло… прояви всю доступную тебе храбрость, вот и все. Ты поешь свою песнь смерти и надеешься умереть достойно. А у английских солдат разве не так? Ты ведь не хочешь умереть как трус?

Уильям наблюдал за огненными пятнами, вспыхивающими под закрытыми веками.

– Не хочу, – признал он. – У нас все так же, то есть я имею в виду надежду умереть достойно. Но солдата, скорее, подстрелят или ударят по голове, чем будут пытать. Если, конечно, он не столкнется с дикарями. А ты видел когда-нибудь смерть от пыток?

Мюррей повернул вертел, и огонь осветил его непроницаемое лицо.

– Да, видел, – наконец сказал он.

– Как это было? – Уильям и сам не понимал, зачем спрашивает. Возможно, лишь для того, чтобы отвлечься от боли в руке.

– Настолько интересно?

Поначалу праздный, интерес Уильяма немедленно возрос.

– Интересно!

Мюррей поджал губы, но Уильям к этому времени уже знал, как получить информацию, и мудро хранил молчание, не сводя глаз с могавка.

– Беднягу освежевали, – наконец сказал Мюррей и поворошил костер палкой. – Один из индейцев сдирал с него кожу тонкими полосками, остальные тыкали в раны горящими сосновыми ветками. Потом они отрезали его детородные органы и развели костер под его ногами, чтобы сжечь его прежде, чем он умрет от боли. Так и случилось… только не сразу.

– Да уж. – Уильям попытался представить себе этот процесс, и воображение сработало так живо, что он поспешно отвернулся от потемневшего скелета ондатры, с которого Мюррей срезал все мясо.

Мюррей молчал. Уильям даже не слышал его дыхания, но точно знал, что тот сейчас тоже представляет эти пытки. Впрочем, «представляет» – не совсем верное слово; он снова их видит.

– Кто-нибудь – а точнее ты – думал о том, как будешь вести себя на его месте? – тихо спросил Уильям. – Смог бы ты такое вынести?

– Каждый об этом думает. – Мюррей встал и отошел на другой конец поляны. Уильям слышал, как он облегчается, но вернулся Мюррей лишь несколько минут спустя.

Пес внезапно проснулся, поднял голову и при виде хозяина завилял хвостом. Мюррей тихо рассмеялся, сказал псу что-то на странном языке – то ли индейском, то ли гэльском, – затем оторвал заднюю ногу ондатры и бросил ему. Пес молниеносно подскочил, схватил подачку, улегся, довольный, по ту сторону костра и принялся ее облизывать.

Лишившись мохнатой постельной грелки, Уильям осторожно лег и подложил под голову здоровую руку. Мюррей пучком травы отчищал нож от крови и жира.

– Ты упомянул песнь смерти. Что это такое?

Мюррей пришел в замешательство.

– Я имею в виду, о чем в ней поется? – уточнил Уильям.

– Видишь ли, я слышал только одну такую песнь.