«Вечная память». Ужасно! Как можно всё это снова перенести?

Камынин прошёл в свою каюту, разделся, лёг на койку и забылся в тревожном, полном кошмаров сне.

Камынин проснулся. Заботная мысль, страх не покидали его. Бой казался невозможным. Он прислушался.

Было утро. В открытый иллюминатор шли свежесть и запах моря. По крашенному белой краской потолку причудливым золотым узором играли отражения волн. Звонко плескала вода о борт. Было ясно, должно быть, солнце только что взошло, было отрадно, свежо и радостно. Звериное чувство бытия охватило Камынина. Безумно захотелось домой. Подумал о матросах, как им, должно быть, хочется тоже домой!..

Совсем близко, под самым иллюминатором, стучит топор, и звук этот, отражаясь о воду, точно двоится. Мягкий, приятный тенор негромко поёт:

Пение прервалось, и тот же мягкий тенор, который пел, сказал под иллюминатором:

— Ипат… а Ипат… Как полагаш, грекам за лодки заплотят?..

— Надо полагать, что заплотят… А табе-то что?..

— Что?.. А ничего…

Пение продолжалось.

— Им, чай, тоже судов-то во как жалко… Погорят, говорю, суда-то… Лодки… Говорю… Пропадут почём зря.

— Ну и что… Вон люди и те как обгорели… Видал, Махрова, гармониста вчера похоронили… Не узнать, что и человек был. Чёрный весь, и нога обуглена… А человек был. А то лодка. Это что.

— Да я говорю — ничего.

— Им непременно лодок-то во как жалко. А отказать не посмели.

— Как отказать?.. Им — откажи они только — граф им показал бы, какой отказ-то быват… Видал, как на ноках вешают?..

— Не прилучалось…

«О две-о-надцати белых парусов…»

Камынин подошёл к иллюминатору. У корабля на «выстрелах» причалены большие греческие парусные лодки. На них матросы что-то приспосабливают.

— Вы что, ребята, тут делаете?.. — спросил Камынин.

И тот, кто пел, белокурый, без парика, голубоглазый матрос, певучим тенором ответил:

— Брандеры, ваше благородие, приспособляем… Приказ такой от генерала Ганнибала.

Ночные тревоги и страх вдруг с новою силою овладели Камыниным. Он быстро встал и пошёл к флагманскому офицеру узнавать, в чём дело.

Турецкий флот в составе пятнадцати кораблей, шести фрегатов, шести шебек, восьми галер и тридцати двух галиотов укрылся в Чесменской бухте. Там же стоит много купеческих кораблей. В бухте теснота и беспорядок. Одни стоят носами к NW, другие к NO — уткнулись в берег, повернулись к нам бортами. Командующий турецким флотом Джейзармо-Хасан-бей лежит израненный в нашем судовом лазарете. Турецкий флот без головы. На вчерашнем совете Орлов и Спиридов решили уничтожить неприятельский флот. Сегодня ночью наша эскадра с ночным бризом должна подойти вплотную к туркам, так, чтобы не только батареи нижнего дека, но и верхние малодальнобойные пушки могли бы действовать. Когда разгорится бой — четыре парусные лодки, управляемые офицерами-охотниками, должны кинуться на турецкие линейные корабли, воткнуть в их борта гарпуны с минами, поджечь эти мины и взорвать корабли…

Так рассказывал — и со смаком! — флагманский офицер Камынину.

— А сами? — спросил Камынин.

— Ну, сами, если успеют, уйдут на вёслах на шлюпках.

— А если нет?

— Взорвутся.

— Да-а-а…

— Капитан Грейг с кораблями «Европа», «Ростислав», «Не тронь меня», «Саратов», и с фрегатами «Надежда» и «Африка», и бомбардирским кораблём «Гром», и четырьмя брандерами будут атаковать турок, как только на корабле, на котором будет главнокомандующий, поднимут три фонаря на мачте — сигнал для атаки.