Кампания 1788 года не принесла осязательных результатов воевавшим сторонам: вылазки и стычки не могли победоносно завершить войну. Они лишь демонстрировали отвагу и воодушевление русских воинов. Примечателен в этом плане эпизод, случившийся с капитаном Сакеном, отправленным в шлюпке из Херсона в Кинбурн с каким-то донесением. Перед рискованным возвращением обратно в Херсон Сакен сказал командиру Козловского полка Маркову: «Мое положение опасно, но честь свою спасу. Когда турки атакуют меня двумя судами — я возьму их; с тремя — буду сражаться; от четырех — не побегу. Но если нападут более, тогда, прощай Федор Иванович — мы уже более не увидимся». Свое обещание капитан сдержал — будучи атакован тринадцатью неприятельскими кораблями, он сражался до последнего, велел оставшимся в живых матросам оставить шлюпку, а сам взорвал пороховую бочку: погиб сам, но был разнесен в щепы и приблизившийся к шлюпке неприятельский корабль.

Самым неприятным и в известной мере неожиданным событием этого времени для Екатерины стало объявление войны России Швецией. Шведский король не пользовался высоким авторитетом у русской императрицы, хотя внешне отношения между ними выглядели благопристойными. В 1777 году шведский король Густав III нанес Екатерине неофициальный визит в Петербург, где в течение месяца предавался увеселениям, за которые, кстати, он и заслужил нелюбовь своего народа. Король посещал спектакли, Смольный институт, Кадетский корпус, Академию наук. В знак любезности Екатерина даже отменила празднество 27 июня в связи с юбилеем Полтавской битвы.

Прибыв на родину, король расточал комплименты в адрес императрицы: «Я в величайшей монархине узнал самую любезную женщину своего времени». Но «величайшая монархиня» была отнюдь не в восторге от короля, подлинное мнение о нем она скрывала, а в письме к Бьельке откровенно поделилась своими впечатлениями: «Я вижу, что молодой шведский король не придает никакого значения самым торжественным клятвам и уверениям своим… Никогда ни в какой стране законы не были так почитаемы, как в Швеции при этом случае, и я вам ручаюсь, что этот король такой же деспот, как сосед мой султан». В другом письме к той же Бьельке Екатерина высказывала подозрение относительно планов северного соседа: «Этот молодой шведский король, которого вы считаете благоразумным, не таков по моему; он вел в Норвегии тайные интриги, которые открылись и дают мало веса его словам: я по всему вижу, что он не уважает своих заверений… для него нет ничего святого, после этого доверяйте ему, если можете». Недоброжелательно о Густаве она отзывалась и в письме к Гримму: «Нет, нет, Густав не создает, он не животворит лучшие плоды, тождественные на навозной земле, когда в нее положено семя. Густав и его сподвижники удобряют только собственным навозом. Конечно, и тут есть создание и зарождение, но такое, как во многих зарождениях — то есть без всякой мысли». Самый резкий отзыв о Густаве III встречаем в письме к Гримму от 28 мая 1788 года: «Мой многоуважаемый брат и сосед, тупица затевает вооружение против меня на суше и на море». Подозрительное отношение к Густаву подтверждают и письма императрицы к русским корреспондентам. Н. И. Панину она писала в 1771 году: «Я не столь отзывалась утвердительно на добрые диспозиции короля, чтоб не должно нам бденным оком». Необязательность короля, его продажность императрица подчеркивала и в письме к Потемкину в 1787 году: «Король шведский будет в кармане того, кто ему даст денег».

В этих отзывах и характеристиках императрица опустила едва ли не главный порок короля — его необузданное честолюбие и тщеславие.