Короче, Костомаров определил поляков как людей, отличавшихся «господством сердечности над умом». На наш взгляд, сбрасывать со счетов менталитет нации нет оснований, как и нет оснований придавать ему решающее значение среди причин гибели Польши. Национальный характер несомненно оказывал влияние на исторические судьбы нации, но он сам являлся производным от множества факторов: экономики, социальной и политической структуры общества, семейного быта, географической среды и т. д.

Польский король Станислав Понятовский, известный под именем Станислава-Августа, — ставленник Екатерины на польском престоле, фаворит ее молодости, — по мнению Костомарова, воплощал важнейшие черты своей нации. Он был достаточно образован и начитан, отличался лоском и любезностью, знал несколько европейских языков, но качествами государственного мужа не обладал — был мягок, легко поддавался постороннему влиянию и поэтому часто менял взгляды, охотно прощал зло, творимое его недругами, проявлял слабость к прекрасному полу и имел специальную залу, где были выставлены «трофеи» — портреты фавориток. Одним словом, Станислав-Август не напоминал венценосца, способного настойчиво и упорно добиваться поставленной цели и ради нее готового жертвовать многими удобствами королевского бытия.

Несмотря на неблагоприятные условия, Речь Посполитая медленно, но неуклонно двигалась по пути прогресса. Правда, существенных изменений это продвижение не влекло, но, например, создание общей в стране полиции укрепляло центральную власть и хоть в какой-то мере обуздывало шляхетское своеволие, а введение выборных судей способствовало упрощению судебной процедуры. Но главное новшество вводила конституция 3 мая 1791 года. Если мелкие реформы мало тревожили соседей, то конституция вызвала у них крайнюю настороженность, в особенности у Екатерины, послы которой хозяйничали в Варшаве, будто губернаторы внутренних губерний России. Конституция содержала четыре радикальных новшества: фактически отвергая декларацию, подписанную Австрией, Пруссией и Россией в 1792 году, она вводила наследственную монархию, причем подтверждала норму декларации, согласно которой королем мог быть только природный поляк. Тем самым Саксония, откуда рекрутировались польские короли, лишалась права поставлять их. Конституция устраняла «liberum veto», а также право на организации конфедераций. Эти два новшества настолько радикально изменяли политический строй в стране, что ни Екатерина, ни ее соседи не могли остаться равнодушными.

Екатерина сразу же поняла, что события в Польше — отголосок событий во Франции, и вполне оценила возможную опасность от нововведения, но включиться в борьбу за восстановление старых порядков не могла. Тому препятствовали два обстоятельства. Во-первых, Россия находилась в состоянии войны с Османской империей и, истощенная двумя войнами, была лишена возможности ввязываться в польские дела. Вторая причина, едва ли не главная, состояла в том, что непосредственное вмешательство в польские дела не входило в намерения императрицы.

С точки зрения интересов России дальновидная немка вынашивала далеко идущие планы, терпеливо выжидая более благоприятных условий для активных действий. Первое из них состояло в том, чтобы втянуть Австрию и Пруссию в борьбу с Французской революцией: когда у них будут связаны руки, она свободнее станет распоряжаться польскими делами. В минуту откровения она, человек по натуре скрытный, поделилась своими планами со статс-секретарем Храповицким: «Я стараюсь, — сказала она доверительно 14 декабря 1791 года, — втянуть Берлинский и Венский дворы в дела французские.