- Знаете русский?
- Немного... Почему вы спросили, когда я видел Скорцени последний
раз?
- Вы бы его не узнали: так он подсох и еще больше вытянулся... Мне
пришлось устроить пресс-конференцию, чтобы на него хоть кто-нибудь из
американцев обратил внимание... Я сказал им, что мой шеф - человек,
который должен был похитить Эйзенхауэра во время Арденнского прорыва...
Только тогда они, наконец, доперли, что это Отто освободил Муссолини...
Ну, отношение после этого сразу изменилось - взрослые дети, падки на имя и
сенсацию, слушали, открыв рты... Потом я подбросил американскому
полковнику Шину новую идею: мол, именно Скорцени вывел фюрера из
Берлина... Тут они совсем ошалели, допросы за допросами, но уже с
соблюдением уважительного политеса. Поняли, наконец, кто перед ними...
Переводил, конечно, я, это позволило мне завязать добрые отношения с янки,
- мы так уговорились с Отто, не думайте, что это была моя инициатива, -
вот они меня и освободили...
- Когда?
- Да летом же сорок пятого!
- А Скорцени?
- В главном - избежать самосуда или выдачи макаронникам - мы
выиграли, он стал п е р с о н о й, со всеми вытекающими отсюда
последствиями... А потом его отправили в Висбаден, на улицу Бодельшвинг,
там разместился штаб янки... Прискакали британцы, ревнивые, как черти...
Загоняли в угол вопросами по поводу калийных шахт с культурными
сокровищами в Линце, которые мы должны были взорвать, когда этого не
сделал Кальтенбруннер, чтобы не отдать янки Рафаэля и Рубенса. Отто
прекрасно им ответил: "Да, действительно, мы должны были взорвать входы в
шахту специальными фугасами, на которых стояло клеймо "мэйд ин Ингланд".
Вы взрывали точно такие штуки в Голландии, Бельгии и Франции и не считали
это "военными преступлениями". Победителям все можно, так?" Ну, а потом
нас рассадили, потому что Отто поместили в одну камеру с доктором Эрнстом
Кальтенбруннером, они жили вместе пять дней, с глазу на глаз; всех нас
турнули - янки соблюдают табель о рангах...
Ригельт не знал и не мог знать, что накануне того дня, когда Скорцени
перевели в помещение, где содержался начальник имперского управления
безопасности Эрнст Кальтенбруннер, "любимца фюрера" вызвал не капитан
Бовиаш, обычно допрашивавший его, а незнакомый штандартенфюреру полковник
с седым бобриком и почти таким же, как у Отто, шрамом на лице.
- Я ваш коллега, Скорцени, потому разговор у нас будет совершенно
открытым, следовательно, кратким. О кэй?
Говорил он по-немецки почти без акцента, на очень хорошем берлинском,
видимо, работал в посольстве, слишком отточен язык, несколько отдает
мертвечиной: Скорцени, как и Кальтенбруннер, любил австрийский диалект,
сочный, красочный, но при этом резкий, как выпад шпаги. |