Изменить размер шрифта - +
  То
разведывательное сообщество, которое будет создано и которое он возглавит,
должно заявить  себя  не  картонной  (как  Эйслер  или  Брехт)  декорацией
заговора, а серьезной конспирацией, - а  она  вполне  доказуема.  Конечно,
Макайром потом придется пожертвовать, но без того, чтобы посвятить  его  в
проблему, дела не сделаешь.  В конечном  счете  он  вполне  вписывается  в
возможную схему дела: Роумэн - Макайр - нацисты  -  Штирлиц.  Почему  нет?
Можно и нужно вспомнить того гитлеровского агента, которого Макайр  пустил
в Штаты; пусть докажет, что это  не  случайность;  поначалу  важно  облить
грязью, пусть потом отмывается.  Как раз Макайр станет говорить - во время
шоу - то, что ему напишут в сценарии, его так или иначе погубит  жадность.
Он и труслив оттого, что жаден.  Гувер не зря познакомил  меня  с  записью
бесед Макайра с женой, когда они планировали покупки;  ужасно;  совершенно
бабий  характер.  Интересно,  отчего  мужчины  с  рыцарскими,  словно   бы
рублеными  лицами  так  женственны?  Все-таки  природа  справедлива:  одно
компенсируется другим...  За деньги и  обещание  оправдательного  вердикта
Макайр скажет в комиссии все, что будет соответствовать необходимости того
момента, который настанет.  Полковник Бэн внесет на его счет  деньги,  нет
проблем...  Роумэн с его  округлой,  детской  физиономией  -  несмотря  на
седину, в нем много детского, как это прекрасно,  действительно,  отменный
человек, - истинный мужчина, а Макайр наделен женским характером,  поэтому
так осторожничает в разговоре, а ведь лицо голливудского супермена...
     А  ты,  -  спросил  себя  Даллес,  -   ты    с    твоей    внешностью
профессора-сухаря, каков твой характер?"
     Ему стало неприятно отвечать на  этот  вопрос,  и,  открыв  шкаф,  он
достал  потрепанный  томик  китайской  поэзии;    любопытно,    конкретика
эйслеровских песен во многом идет от китайцев: при всей внешней мягкости -
жесткая твердость духа и абсолютная последовательность позиции.
     Укрывшись пледом, - Даллес обычно спал у себя в кабинете,  на  низкой
тахте, возле книжного шкафа с наиболее любимыми книгами, - он вдруг ощутил
острое, как в детстве, чувство счастья: какое  же  это  высокое  и  тайное
блаженство конструировать мир, оставаясь при этом в тени! "Юноши  завидуют
кинозвездам, появляющимся на экране.  Глупые, завидовать  надо  режиссеру,
которого никто не видит, но он так строит мизансцену, что будущая лента  -
а ведь это новый мир  -  делается  подвластной  ему,  и  зрители  начинают
и г р а т ь  в этот выдуманный мир, подражать героям и делать то, что было
угодно тому, кто придумал слово и коллизию..."
     ...Впервые он ощутил подобное счастье, когда  у ш е л Рузвельт. Через
семь дней после похорон тот, кто был с ним в  д е л е, дал прочесть запись
беседы министра финансов Моргентау с президентом.  Будучи другом и  старым
соратником, Моргентау был приглашен Рузвельтом в коттедж, куда он уехал на
каникулы из Белого дома: "Двадцатого апреля я отправлюсь из  Вашингтона  в
Сан-Франциско, Генри, чтобы выступить на  церемонии  создания  Организации
Объединенных Наций.
Быстрый переход