— И какие же аргументы вы нашли для такого убеждения? — спросил араб.

— Увы, не знаю вашей концепции, — отозвался старпом. — Но с удовольствием ознакомился бы с ней — кто ведает, вдруг она придется мне по сердцу? Однако расставим все плошки по полкам… Кто вы для нас? Кормилец и командир. А кто мы завтра без вашей опеки? Он, — вновь кивнул на Владимира, перекати–поле… Я? Старый, бедный моряк… И нет у нас в этом мире опор, и смысл наш — пробавление кормом подножным… Но вот судьба, фатум, сподобила нас оказаться в этом мире кому‑то необходимыми… И этот "кто‑то$1 — вы, господин Ассафар. Другое дело, необходимы мы, вероятно, как одноразовая посуда. Можно сказать и жестче, однако не позволяет самолюбие. Но в любом случае сознавать данный факт огорчительно. Однако верю в вашу дальновидность и мудрость. Не будь у вас таких качеств, не выслушивали бы вы меня — готового хоть куда за вами!.. Разъясните нам, что к чему, вмените обязанности, и убеждайтесь ежеминутно никто не исполнит их с такой ответственностью и задором, как мы! А уж что касается моей персоны и этой посудины, так она — как моя кожа, и кто с ней лучше управится — предъявите для опознания…

— Вы ходатайствуете и за него? — Араб насмешливо ткнул пальцем в Крохина.

— Ручаюсь! — приложил Сенчук руку к сердцу. — Да вы и сами его знаете, нашего Вову — жертву общественных перемен, заблудшую душу…

"Что он несет? — уперев ладонь в потный лоб, думал Крохин. — И что происходит вокруг меня? Бредовый, ирреальный сон…"

— Хотите узнать концепцию моего плана? — Ассафар присел на табурет. Пожалуйста. В американской тюрьме находится наш старший брат, Аль–Каттэр. И мы должны вызволить его.

— То есть шантаж? — реагировал Сенчук.

— Да, если хотите. И насчет взрыва я блефовал. Проверяя ваши реакции.

— А что, если по нас звезданут какой‑нибудь бомбой? — предположил старпом. — Мы полетим отсюда дальше, чем будем видеть!

— Они прекрасно осведомлены о нашем локаторе и знают, что мы успеем нажать кнопку в любом случае.

— Хорошо, — сказал старпом. — Но что в итоге? Вашего дружка быстро освободят, а нам придется долго сидеть?

— Опять не угадали, — возразил Ассафар. — Дружок якобы покончит с собой в тюрьме. А нам дадут уйти. Этакий скандал не предназначен для прессы. Слишком громким и невыгодным для политиков будет резонанс… Тут затронута тьма разных сфер, тем и интересов. Выгоднее договориться и замять дело. Тем более противная сторона знает, что мы — всего лишь подразделение огромного сплоченного целого. И действуем от его имени. За нами — миллионы правоверных. Истинных правоверных.

"А ведь лихо придумано, — ошеломленно размышлял Крохин. — И этот араб отважный парень! Причем — взявший на себя ответственность за грандиозный поступок. Просчитанный, как шахматная партия. Что за чушь я порю? Он обыкновенный исламский экстремист. А я — маленький человечек, испытываю перед ним страх и стараюсь выжить, понравиться, стать угодным… Привычная роль! Почему же я не противлюсь? Почему не скажу ему, что, наверное, не стоит презирать все человечество хотя бы из чувства собственного достоинства? И почему не стыдлив мозг и в глубине сознания бьется мыслишка: а не поведать ли арабу о махинациях Сенчука с автоматами и с силовым агрегатом двигателя, которые приписаны на счет других, нашедших в себе силы осознанно противостоять этой своре? Или я хочу выдать Сенчука арабу, чтобы укрепиться среди кучки амбициозных террористов? Но ведь бьется же такая идейка, бьется… Значит, тоже хочу выжить за счет чужой шкуры, значит, веря в существование бога и воздаяния, все‑таки надеюсь минуть посмертной кары? Значит, боюсь боли и страдания, боюсь быть брошенным в бездну и желаю спастись сейчас, чтобы окончательно пропасть потом? Значит, не верю в это "потом", в котором в общем‑то и весь смысл человеческой жизни и будущего души?"

— В таком случае мне терять нечего, — высказался Сенчук.