— А Игги-то в ухо серьгу вдели…

— Нет, я сказала!

— Всем можно, а мне нельзя!

— НЕТ! Еще раз повторить?

Он обиженно пыхтит и отходит к Клыку. Клыка тоже обрили, чуть не наголо, оставив только одну длинную прядь, которая пижонисто падает ему на глаза. Ее тоже чуть-чуть подсветлили. Рябая, в разных оттенках коричневого, она точь-в-точь похожа на хохолок ястреба. Ни хрена себе совпадение! В довершение перемены стиля он поменял свой старый черный ансамбль на новый черный ансамбль.

— Мне вот это нравится, — Ангел сняла с вешалки какие-то рюшечки и оборочки и кокетливо прикладывает их к себе. Я уже экипировала ее в новые, цвета хаки, штаны и футболку и мы уже остановились на пушистой голубой курточке.

— Мммм… — рюшечки вызывают у меня серьезные сомнения.

— Макс, ведь правда хорошенькая юбочка, — уговаривает она меня, — пожалуйста.

Интересно, играет уже Ангел со мной в свои гипнотические штучки, или еще пока нет? Ее широко раскрытые глаза смотрят на меня по-ангельски невинно.

— И Селесте тоже очень нравится.

— Видишь ли, Ангел, я не очень понимаю, где ты будешь носить эту балетную пачку, особенно притом, что мы все время от кого-нибудь удираем.

Она понуро оглаживает пачку и неохотно соглашается.

— Ну что, мы готовы? — нетерпеливо спрашивает Игги. — Я не говорю, что мне здесь уже надоело, но…

— Ты, случайно, пальцы в розетку не засунул? — хихикает Газ.

Иггины соломенные волосы, и правда, стоят торчком. Концы его воинственного гребня покрашены в цвет воронова крыла.

— Что, торчком стоят? Дай-ка я потрогаю, — любопытствует он, с удовольствием ощупывая себе голову. — Клево!

Я и оглянуться не успела, как ему прокололи ухо. Тоненькое золотое колечко серьги — вот все, за что мне пришлось заплатить.

Обновленные, как заново родившиеся, выходим обратно на улицу. Уже смеркается.

Я чувствую себя свободной и счастливой. Зуб даю, даже Джебу меня теперь не узнать. Там, в «Ю-До», стилистка подняла мои косы и одним махом их отчекрыжила. Больше в полете они не будут лезть мне в глаза. Не будут на бегу забивать мне рот.

Но это далеко не единственное новшество. Половина головы у меня теперь ярко розовая. К тому же, невзирая на мои протесты, мне покрасили все, что только можно было покрасить: ресницы, веки, брови, щеки, губы. Так что я вышла на белый свет в полной боевой раскраске. Любой даст мне теперь лет двадцать, не меньше. Особенно притом, что и росту во мне под метр восемьдесят.

— Вон там парк, пойдемте, — показывает Клык.

Хорошее местечко. И темно, и места для разбега достаточно. Через пять минут мы уже поднимаемся над городом, оставляя позади его шум, огни и суету.

Какое счастье снова раскрыть крылья и дать им волю! Какое счастье снова почувствовать себя быстрой и легкой. Такой, какой на земле мне быть не дано.

Радуясь каждому движению, я лечу, выписывая в воздухе широкие круги, дыша полной грудью и подставляя ветру свою коротко стриженную голову.

Парикмахерша сказала, этот стиль называется «ветры Манхэттена».

Кабы она только знала…

Летим под облаками — до них рукой подать. Отсюда ясно видны очертания Манхэттена. Восточная Река отделяет его от Лонг-Айленда, и этот длинный остров много больше самого Нью-Йорка. Резко очерченная линия океана кучерявится белыми завитками барашков на гребнях разбивающихся о берег волн.

Где-то через полчаса внизу показалась черная полоса пляжа. Никаких огней. А где нет огней, там и людей нет. Клык сигналит посадку. Идем на снижение.