По всему дому стояли стеклянные террарии, забитые невероятным количеством крыс. Серые движущиеся массы заполняли каждый сантиметр пространства. Крысы ползали друг по другу, прижимали своих сородичей к стеклу, практически давя друг друга до смерти. Отгрызенные хвосты, гноящиеся раны, вырванные клочья шерсти были самыми безобидными последствиями жестоких столкновений. Стоило только присмотреться повнимательней, и на дне ящиков можно было увидеть слой неподвижных животных — очевидно, мертвых.

— Это моя, кажется, седьмая попытка, — объяснил Арпа как ни в чем не бывало. — Я начинаю с пар так четырех-пяти, и моментально получается вот это. Невероятно, да?

Стеклянные ящики стояли везде, в каждой комнате. В гостиной оставалось место только для дивана и телевизора, в спальне — для узкой кровати. Между собой ящики соединялись металлическими трубками, из которых раздавался звук сотен скребущих лапок. В некоторых местах были установлены маленькие жужжащие аппараты, — очевидно, они снабжали всю систему воздухом. По всему дому раздавались тихий писк и шипение.

Абель закашлялся.

— Что все это значит?

— Я пытался найти решение проблемы, — сказал Арпа и бережно провел рукой по одному ящику, — но попусту потратил время. Упустил свой шанс. Я не обнаружил ничего, что нельзя было бы выявить с помощью элементарных математических вычислений. Так всегда бывает при слиянии: ты прибываешь сюда — наивный, как новорожденный ребенок. Но, в принципе, не стоит пытаться сделать это таким образом.

— Пытаться сделать что?

— Найти решение человеческого вопроса. Чтобы оно было не таким, как у решительных. — Арпа вздохнул. — Люди и крысы очень похожи друг на друга. Оба вида всеядные, могут существовать в любых климатических условиях. И оба на удивление умные, — их почти невозможно истребить. — Он ласково похлопал по кормушке. — Я подкармливаю крыс, чтобы повысить их продуктивность до уровня людей, и снабжаю их половыми гормонами, чтобы скорость их размножения пропорционально соответствовала человеческой. И слежу за тем, чтобы ни одно животное ни в коем случае не сбежало. Это очень важно. Они неспособны держать равновесие. Если они не смогут преодолеть поставленные перед ними барьеры, то рано или поздно они все вымрут.

— Жестоко, — сказал Абель.

— Это именно то, что решительные делают с людьми, — возразил Арпа.

— Что за решительные?

Борза поднял руку.

— Мы хотели показать вам все это, чтобы вы наконец-то поняли. На вас возлагались большие надежды, Коаирин. До вас никому не удавалось настолько совершенное слияние. Если даже вы не нашли ответа, то, к моему глубокому сожалению, его и не существует.

— Ответ? На какой вопрос?

— Мы надеялись, что вы найдете способ остановить экспоненциальный дрейф. Думали, что если нам удастся понять людей изнутри, то мы найдем другой выход, нежели уничтожить их.

Арпа кивнул.

— Ничего не остается, как предоставить решительным свободу действий.

— Но почему? — спросил Бернхард. (Нет, он не Бернхард Абель. Уже нет. Его зовут Коаирин!) — Почему решительные делают это? Из-за чего они хотят уничтожить людей?

— Они делают это из-за расчета Немезира, — ответил Борза.

Глава сороковая

Юргена Ребера вновь вызвали на допрос в Берлин, и снова это ничего не дало. Потом, без особой надежды и только потому, что он уже был в городе, Ребер позвонил профессору Шмидту, и по неизвестной причине тот согласился ответить на его вопросы.

После краткого приветствия его бывший научный руководитель спросил, знает ли он, что такое меметика.