В ответном письме я постарался убедить Сиволобова, что могу быть ему напарником, выслал снимки бурых медведей, которых снимал неподалеку от его родного поселка. Объяснил, что раз уж я буду с фотоаппаратом, то незачем иметь лицензию на отстрел. Сфотографируем, покажем снимки ученым, пусть решают, новый ли это вид, а уж тогда, если это на самом деле будет нужно, заведем разговор о выдаче лицензии.

Вскоре я получил и весточку от Абзалтдинова. Охотинспектор сообщал, что тяжело болел, перенес операцию, едва на тот свет не отправился, а потому и долго молчал. К весне он надеется набраться сил, окончательно оклематься и отправиться со мной на моторке по рекам фотографировать медведей. Что же касается «чуда-юда медведя шибко большого», о котором во все концы трезвонит Сиволобов, то сам он в это давно не верит.

Поначалу-то, признавался в письме Рушан, и он было возгорелся, стал расспрашивать о боге-медведе у всех охотников. Многие из них провели на Камчатке лет по двадцать, но все в один голос заявляли, что хотя и встречались им порой очень большие звери, но таких, чтобы с курдюком, коротколапых и очень жирных, не попадалось.

Не так давно в верховьях реки Куктушной видели медведя, спина которого возвышалась над кустарником. А кустарник – по грудь мужчине-охотнику. То есть зверь был в холке не менее полутора метров, а это уже огромный медведь. Можно представить, каким он огромным покажется радом с человеком, если встанет на задние лапы. Размерами он мог, пожалуй, сравниться с американскими гризли, кадьяком – самыми крупными бурыми медведями. И таких особей на Камчатке еще встречается немало, считал охотинспектор. Приходилось ему видеть и фотографии, и шкуры зверей, но все это обычные бурые медведи. Вот и думает он, что нет у них в горах никакого иркуйема. Такого же мнения и охотоведы из Камчатского отделения ВНИИ охоты и звероводства, а уж им ли не знать о существовании малоподвижного гиганта!

Во время медвежьих свадеб, когда за самкой ходят несколько зверей-самцов, припоминал в письме охотинспектор, ему приходилось видеть непривычных взору могучих зверей, поджарых, с необычно длинными ногами. Вполне возможно, допускал он, что осенью, во время обильных рыбных пиршеств, такие огромные самцы могут объедаться так, что какое-то время даже и не в состоянии нормально передвигаться. Не таких ли зверей коряки и прозвали иркуйемами? Но и это всего лишь его предположение.

О Сиволобове Рушан не пожелал много писать, но и не скрыл недовольства им как охотником. Есть у него подозрения, что не во всем соблюдает тот правила, а соблюдать их ему придется. Охотой он занимается как любитель, а работает в поселке в пожарной части шофером. Поискам иркуйема он никак не препятствует, но требует только, чтобы вел их, не нарушая законов, запасшись соответствующим разрешением. А более всего ему не нравится то, что Сиволобов «на каждом углу теперь заявляет, что прославится обязательно, будут про него писать в газетах и журналах».

Рушана я знал как человека до наивности честного и порядочного, с доводами его трудно было не согласиться, и, наверно, я поставил бы точку на поисках иркуйема, но тут и появилась статья профессора Верещагина, о которой я упоминал вначале.

Рассуждая о том, надо ли относиться скептически ко всем фантастическим идеям, предложениям, поискам, как бы наивны они ни были и какие бы иронические улыбки ни вызывали, профессор сослался на ученого и фантаста Ивана Антоновича Ефремова, который писал, что не следует отнимать у публики полет фантазии, веру в существование таинственных сил и загадок бытия. Это все равно что «отнимать у детей любимую игрушку». И Верещагин, следуя избранному правилу, так высказался о сообщении Сиволобова:

"Как известно, у Берингова пролива, на Чукотке и Аляске, островах Алеутской гряды живут самые крупные в мире бурые медведи, – писал он в журнале «Охота и охотничье хозяйство».