С тех пор минуло два лета. На Камчатку я так и не выбрался. Хотя не раз, списываясь с Рушаном, строил планы путешествий по камчатским рекам за фотографиями бурых медведей да прояснением загадки иркуйема. Хотелось самому встретиться и поговорить с людьми, на рассказы которых ссылался Сиволобов. Но то одно, то другое непредвиденное обстоятельство заставляло откладывать поездку, переносить ее на следующий год. Череп же или хотя бы зуб пока так и не был найден.

Абзалтдинов уже не был районным охотинспектором. Стал работать простым охотником, и «помог» ему в этом Сиволобов. За это время он стал если не знаменитым, то достаточно известным. Про него, открывателя иркуйема, часто писали местные газеты, сделало передачу телевидение, наконец, рассказала газета «Правда». «Идущий за тайной» – так был назван репортаж.

– Мне в общем-то все равно, – признавался Родион Николаевич, – кем является на самом деле иркуйем: просто крупным медведем или потомком вымершего арктодуса. Главное – приоткрыть завесу тайны над этим загадочным существом, добыть о нем правдивую информацию…

– На этот раз иду в тундру не один, с напарником, – сообщал он. – Если потребуется, не пожалею для поиска и своего отпуска. Не принесет результатов нынешняя экспедиция – предприму новые. Нам, живущим во второй половине двадцатого века, не простят потомки полного исчезновения столь необычного представителя животного мира. Опасность же подобная существует. Именно потому я и собрался в дорогу…

Немудрено, что местные власти стали относиться к нему с большим почтением. А районный охотинспектор, этот неисправимый меломан, как и прежде, стоял на своем: в летнюю пору – никаких лицензий на отстрел медведя! Сиволобов своими жалобами к вышестоящему начальству добился присылки в Тиличики проверяющего, и хотя уличить в каких бы то ни было неправых действиях районного охотинспектора не удалось, но «мышиная возня», как признался в письме Рушан, ему так надоела, что он решил уйти в охотники. И не жалел, считая эту профессию прекрасной. «Если быть истинно охотником, а не уничтожителем», – прибавлял при этом он.

Но поискам черепа иркуйема отставка охотинспектора успеха не прибавила. Выросло количество очевидцев, уверявших, что встречали иркуйема. Двое охотников пожертвовали шкуры застреленных ими необычных зверей с укороченными задними лапами. Сиволобов прислал мне фотографию: четыре медвежьих шкуры, вывешенных на заборе в ряд. Среди них была шкура обычного медведя, три – иркуйемов. Разница имелась, но Верещагин продолжал твердить свое: нужен череп, хотя бы косточка. А его-то, как это ни странно, потому что обычно охотники чаще всего предпочитают сохранить череп, ни один из охотников представить не мог. Шкура с выделанным черепом значительно дороже ценится.

С Сиволобовым я встретился в Москве. Он прилетел купить для охоты породистую лайку. Роста он оказался невысокого, из породы людей, про которых принято говорить – юркие. Выработавшийся, очевидно за последние годы, апломб в разговоре был хорошо заметен. Верным он считал прежде всего собственное суждение и не желал слушать каких-либо моих возражений. Охотником он оказался страстным. На хорошую собаку денег не пожалел. А медведей, не скрывал, за свою жизнь успел не один десяток уложить. В существовании иркуйема он был уверен на все сто процентов.