— Нечисть, — прошептал Таниэль, который слушал Пайка, словно завороженный. — Чудовища появляются среди тех, кто ни во что больше не верит. — Он неожиданно подмигнул Элайзабел, которая фиксировала тампоны на его ранах при помощи ремня Кэтлин.

Доктор согласно кивнул.

— Человечество еще не настолько развито, чтобы полностью нести ответственность за свои ошибки. Нам необходимо веровать в существование каких-то высших сил. Совершив величайшие научные открытия, объяснив все на свете, мы остались ни с чем. Фабрики с бездушными машинами, неприкаянные дети, копоть и смог — вот что мы получили. Если к этому сводится все земное существование человека, то стоит ли такая жизнь тех усилий, которых она требует? Разве так уж заманчиво претерпевать все лишения, боль, разочарования, чтобы опустошенным и измученным прийти к финишу, за которым не следует ровным счетом ничего? Никакой надежды, никакого вознаграждения. Нечисть поселилась во всех крупных городах мира, Таниэль, потому что именно большие города являются скопищем несчастных, пытающихся сделать свое существование хоть сколько-нибудь сносным и терпящих на этом пути поражение за поражением.

И вот, сами себе в том не признаваясь, мы испугались. В глубинах своего сознания, там, куда еще не проникла наука, мы стали страшиться пустоты, которую сами же и создали. Мы запустили механизм саморазрушения. Тогда-то и была создана нечисть, она возникла из таинственных и древних недр нашего существа, она плоть от плоти наших ночных кошмаров, она держит нас в состоянии страха и напряжения, идущих извне. Потому что вся ненависть, и вина, и стыд должны находить какой-то выход вовне, Таниэль, иначе эти чувства съедят нас заживо. Загнав их внутрь, мы все рано или поздно уподобимся Лоскутнику.

— Видите ли, — моргая своими тяжелыми веками, подытожил Пайк, — мы, члены Братства… не являемся разрушительной для человечества силой. Человечество само себя разрушает. Мы всего лишь пытаемся предоставить ему новый объект верований. Это наш дар миру — новые алчущие боги, нечто, выходящее за рамки науки, за пределы математических исчислений, нечто непостижимое и непознаваемое, недоступное для наших пяти чувств. Глау Меска, юноша. О, вот уж кто заставит Дарвина перевернуться в могиле.

Шум, который вначале слышался лишь смутно, стал теперь настолько отчетливым, что игнорировать его было уже невозможно. До слуха находившихся на галерее донеслись шипение, вой, пронзительный визг множества голосов. Пайк прекратил свои разглагольствования и насторожился. Выражение самодовольства на его лице уступило место недоумению.

— Что это там такое? — спросила Элайзабел, вскинув голову.

— По-моему, — с недоброй усмешкой ответил Таниэль, — ваши хваленые чудовища жаждут личной встречи с вами, доктор Пайк.

Глаза Пайка расширились от ужаса. Таниэль произнес вслух то, о чем он страшился даже помыслить. Да, эти звуки не оставляли никаких сомнений.

Нечисть. Нечисть.

— Это ты их впустил! — взвизгнул он, прижимая дуло пистолета к виску Таниэля. — Теперь мы все погибнем! — И с этими словами он нажал на курок.

Чудовища ввалились в зал огромной толпой.