«Моя любовь». В главной роли Лидия Смирнова.

«За прекрасной советской девушкой Шурочкой ухаживают два замечательных советских студента. Она получает письмо от своей сестры-двойняшки Ани, что та тяжело больна, муж ее бросил, а ее малышу Феликсу уже полтора года. Просит немедленно приехать. Шура не успела. Ночью Аня умерла, и Шура усыновляет племянника».

Случайно выбрал эти аннотации к старым советским фильмам, в которых играли любимые актрисы Наи Гириной. «Все остается людям», «Дорогой мой человек» — одни названия говорят о многом.

«Любовь — не вздохи на скамейке», как писал известный советский поэт. Нет, любовь не дается просто так. Она обязательно связана с испытаниями. С разлукой. С войной. Любовь — это что-то огромное, невероятное, прекрасное и обязательно героическое.

Вообще, подробности ее военной и послевоенной юности — совсем другие, чем в воспоминаниях ее мужа, в его книге «Исповедь на заданную тему». Да, голод, холод, неустроенность, ничего нельзя купить. Мама шьет на машинке «Зингер» самые простые вещи ей и сестре Розе: незамысловатые юбки, платья, ведь в магазинах ничего нет. Ни игрушек, ни одежды. Карточная система. Семья Гириных далеко не сразу обрела свой постоянный дом. В 1934 году Иосиф Гирин вернулся из армии в Оренбург и устроился работать на железную дорогу. В то время железная дорога была почти военной организацией. В 1935 году его «перебросили» на работу в Казахстан, в город Челкар. В школу (тоже железнодорожную) Ная Гирина пошла в 1940 году, семья тогда жила на станции Эмба. Только в 1945-м они вернулись в родной Оренбург.

Впервые Наин день рождения отмечали в шестом классе, собрались одноклассницы, все было очень скромно. В седьмом получила первый настоящий подарок — отрез «трофейной ткани, зеленой, с какими-то необыкновенными цветами», его бережно сохранили, и платье из него сшили, только когда она поступила в институт. На выпускной вечер платье сшила себе сама: «из двух кусков ткани, голубой, один кусок однотонный, один в мелкую клетку, сделала вставочки, кармашки, да все тогда были так одеты, по сравнению с роскошными бальными платьями, которые сейчас шьют девушки себе на выпускной, это, конечно, ерунда».

Нет, не ерунда. Оба платья — эскиз, мечта о том времени, когда станет легче, ярче, интереснее жить. А пока эти сигналы будущей жизни она жадно ловит в эфире. Поздно вечером слушает трансляции спектаклей из Москвы. Фотографии актеров у нее есть, в избытке, она сравнивает их голоса и их лица, вспоминает фильмы, пытается представить себе этих людей — это тоже часть эскиза, часть мечты. И, конечно, много читает.

Книги тогда невозможно было достать, в библиотеке на них огромная очередь. Но жажда чтения была так велика, что порой любимую книгу бережно разрезали на «секции», чтобы не так долго ждать, и читали всем классом (школа была женская, их разделили с мальчиками после пятого класса), передавая друг другу. Например, так они всем классом читали «Графа Монте Кристо». А после книжку снова сшивали и сдавали в библиотеку.

Но самый яркий женский образ из школьных лет — как ни странно, не актрисы, а учительница литературы, она «очень красиво говорила», «у нее была очень красивая фигура, это была статная женщина, и еще, я ни у кого никогда больше не видела таких красивых рук». Эти руки запомнились на всю жизнь, вместе с платочками, белоснежными, обвязанными по краю яркой нитью, как она держала их в руке, это движение руки с изяществом, благородством — тоже было из другой жизни. Из другого, будущего времени.

После своих летних каникул (для него — связанных, конечно, с опасностями и приключениями, для нее — с домашними заботами, книгами, прозрачным летним покоем) оба возвращаются в общежитие, в свои многолюдные комнаты.