— Визиты раз в полгода… устойчивая интеграция в общество… определение дополнительных потребностей на ранних стадиях…

Джун читала дальше, и вдруг выражение ее лица переменилось. Когда она подняла на меня глаза, в них соединялись ужас, тревога и жалость. Видимо, добралась до строк о мамочке. Я уставилась на нее в упор. Джун глубоко вздохнула, вернулась к бумагам, медленно выдохнула и опять посмотрела на меня.

— Я… я не знала, — произнесла она голосом, вторившим выражению ее лица, — вам… вам, должно быть, страшно ее не хватает, да?

— Мамочки? — спросила я. — Это вряд ли.

— Нет, я хотела сказать… — она осеклась, озадаченная, растерянная, печальная.

Как же хорошо была мне знакома эта святая троица чувств. Я наблюдаю их постоянно. Я пожала плечами, не имея ни малейшего представления, о чем она говорит.

Между нами повисла мучительная, дрожащая тишина. Прошло будто бы несколько суток, прежде чем Джун Маллер захлопнула лежавшую у нее на коленях папку и преувеличенно широко мне улыбнулась.

— Ну, Элеанор, как у вас дела? С момента последнего посещения Хизер ничего не изменилось?

— Все хорошо, Джун, я ни в чем дополнительно не нуждаюсь и полностью интегрировалась в общество, — ответила я.

Она едва заметно улыбнулась.

— На работе все нормально? Насколько я понимаю, вы… — она опять заглянула в папку, — работаете в офисе, да?

— На работе все в порядке, — заверила ее я, — все в полном порядке.

— А дома? — спросила она, оглядывая комнату.

Ее взгляд задержался на большом зеленом пуфе в виде гигантской лягушки — одно из пожертвований той самой благотворительной организации, которая предоставила мне всю мебель. За минувшие годы мне очень полюбились и эти глаза навыкате, и огромный розовый язык. Как-то ночью, после некоторого количества водки, я нетвердой рукой нарисовала на нем маркером большую комнатную муху, Musca domestica. Сколь-нибудь заметных способностей к живописи у меня нет, но, по моему скромному мнению, натура была воспроизведена весьма точно. Я чувствовала, что этим действием я как бы заявляю свои права на этот предмет, что я из чужого и подержанного делаю его новым. Кроме того, лягушка выглядела голодной. Джун Маллен, казалось, не могла отвести от нее глаз.

— Дома, Джун, все тоже в полном порядке, — повторила я, — счета оплачиваются вовремя, с соседями у меня сложились самые сердечные отношения, мне здесь очень хорошо.

Она полистала мое дело и вздохнула. Я прекрасно знала, что она собирается мне сказать, — ее голос переменился, в нем появились сомнение и страх, что всегда предшествовало разговору на эту тему.

— Правильно ли я понимаю, вы по-прежнему не желаете знать ничего ни о том случае, ни о вашей матери?

Она больше не улыбалась.

— Совершенно верно, — ответила я, — в этом нет необходимости — я разговариваю с ней раз в неделю, вечером каждую среду.

— В самом деле? Спустя столько времени это все еще происходит? Интересно… вы имеете желание… поддерживать эту связь?

— А почему нет? — скептически спросила я.

И где только департамент социальной защиты находит таких работников?

Она умышленно хранила молчание, и я, хотя и понимая ее метод, в конце концов не удержалась и заговорила:

— Думаю, мамочке понравилось бы, если бы я попыталась разузнать больше о том… происшествии… но у меня нет желания этого делать.

— Хорошо, — кивнула она. — Разумеется, вы сама решаете, сколько вы хотите знать.