До глубокой ночи я просидела в палате Джереми. Тишину не нарушало почти ничего, только скорбно посапывал кислородный вентилятор, временами оживала система внутренней связи в соседнем отделении да порой с улицы доносился рев мотоцикла. Джереми лежал, плотно смежив веки, а я ломала голову, что скажу ему, когда он проснется — впрочем, как оказалось, мучения были напрасны. Часа в три утра сын открыл глаза и сообщил:

— Моего имени нет в Книге жизни.

Хотя я и не поняла, что он имеет в виду, но ответила:

— Не глупи. Есть, конечно.

— Нет, ты просто не знаешь: когда меня вытащили, я был на полпути в ад. А меня оттуда выдернули и, будто пружиной, закинули обратно, в это здание. — Он стиснул мое запястье. — Из меня чуть дух не вылетел.

— Джереми, ты не попадешь в ад. — Сыну явно было не до задушевных бесед, и к лучшему: мне тоже особенно болтать не хотелось. — Ничего страшного не произошло: накачался вчера веселящей дури на вечеринке, а теперь пришел черед расплачиваться. Такая дрянь здорово башню сносит.

— Давай о чем-нибудь другом поговорим.

— Легко.

Мы оба чувствовали себя по-дурацки. Парень спросил:

— Кстати, ты думала эти годы, что скажешь мне при встрече?

— Конечно. А ты?

— Ну…

В палате снова стало тихо; на этот раз мы оба испытали облегчение. Я сказала:

— Насколько я поняла, обойдемся без речей.

— Слишком сентиментально получится.

— Что верно, то верно.

— Мне и так уже гораздо лучше.

Я поинтересовалась:

— А как ты меня разыскал? Я не один год пыталась тебя обнаружить — все безрезультатно. Правительство у нас такое упертое, когда дело касается опеки…

— Хм, любую информацию выудишь, если спишь с кем надо. Сам удивляюсь. — Он так запросто рассуждал о подобных вещах, точно речь шла о домоводстве.

— Наверное.

— Из меня получился бы неплохой шпион.

— Да уж; я за четыре года ни разу не заметила слежки. Ты когда последний раз заправлялся?

— В смысле, едой?

— Ну не бензином же. Конечно, едой.

— Вчера перехватил кусочек пиццы за девяносто три цента. На завтрак.

Столь необычная цена — изобретение местных коммерсантов; с налогом выходит ровно доллар.

— От пиццы столько же проку, как от жареного бинта.

— Я свистнул упаковку сыра в супермаркете на Дэви-стрит.

— А какое это отношение имеет к нашему разговору?

— Самое непосредственное. Сыр в пиццерии — настоящая валюта; главное, чтобы упаковка была цела. Угостят бесплатно; может, еще и пять баксов дадут.

— Ты не боишься попасть в полицию за пять баксов и кусок разогретого в микроволновке пластыря?

— Да не суетись. Если за руку поймают, тогда на выбор две схемы: либо тебя сдают копам, либо щелкают на «полароид» с этим несчастным куском сыра. Почти все его тырят. А потом просто запретят там снова появляться — и дело в шляпе. У них вся стена обклеена наглыми рожами, и везде сыр. Так что полицейское досье мне не светит. Максимум — ритуальное унижение.

Эта история вызвала у меня неподдельный интерес, о чем я не преминула сообщить:

— Спорим, я кое-что про тебя знаю.

— Что же именно? То, что я кажусь тебе уличным отребьем?

Я вздохнула.