– Кто это? – спросил я.

– Где она?

«Пытайся изменить голос», – подумал я.

– Похоже, ты не туда попал, парень.

– Послушайте, мистер Уитмен, постойте. ‑ Голос Гектора, печальный и безнадежный, казалось, принадлежал не тому человеку, которого я встретил в магазине подержанных машин. – Вы должны понять. У меня ничего нет. У меня всегда была только моя семья. И теперь, теперь у меня ничего не осталось. Вы не можете этого понять... – Он не узнал моего голоса. – Мы с Долорес все уладим. И я скучаю по ней, скучаю по моей малышке. Нельзя отнимать это у человека, вы не имеете права отнимать это у меня, это неправильно. Я хочу, чтобы вы мне сказали, как мне можно связаться с женой. Дайте мне поговорить с женой.

Разговор с Президентом привел меня в зверское состояние. Гектор меня не напугал. Я ничего не ответил.

– Я должен увидеться с моей женой!

– Боюсь, что не могу этого сделать.

– Почему? Какого хрена?

Я повесил трубку – бережно, как будто это имело значение.

Глава десятая

Мне хотелось, чтобы ее тело забыло Гектора, приспособилось ко мне. Долорес вернулась в мою постель в ту ночь и возвращалась в последующие ночи, и я был внимателен и энергичен – не только потому, что после долгого одиночества наслаждался этим новым сокровищем плоти и тепла, но и потому, что, когда ты делаешь это снова и снова, появляется некая телесная верность. Ожидание партнера. Звуков, запахов, веса. В наших отношениях уже появились первые признаки привыкания и некий распорядок. Каждый вечер в девять часов Долорес подогревала для Марии бутылочку молока, которое ее успокаивало. А когда Мария засыпала, обняв своих кукол из «Улицы Сезам», Долорес поднималась по лестнице ко мне в спальню.

– Мария спит? – спрашивал я.

– Все в порядке. Мне надо отучать ее от бутылочки.

– Но ей это нравится.

– Ну, может, скоро, – говорила Долорес. – Ей почти четыре.

А потом, пока я смотрел на нее с кровати, она снимала с себя одежду и становилась перед зеркалом в лифчике и трусиках, чтобы расчесать волосы. Ее тело было упругим, пышным в груди и бедрах. Но больше всего меня поражали ее сильные плечи, спина и ноги. Я решил, что либо ее отец, либо мать были физически сильными. Взяв щетку для волос, Долорес наклоняла голову, открывая нежную шею, и расчесывала темную массу волос. Я смотрел, как мышцы ее руки и плеча сжимаются и расслабляются, сжимаются и расслабляются, пока она расчесывает волосы. Взгляд ее был устремлен в пол, она о чем‑то думала, зная, что за ней наблюдают, и наслаждаясь демонстрацией своего тела. А потом она откидывала волосы назад и расчесывала их в другом направлении.

Позже, после всего, мы лежали в постели. В конце концов кто‑то из нас вставал. Меня не смущало то, что Долорес видит, как я глотаю гадкие лекарства от повышенной кислотности, меня не смущало, что, стоя в нижнем белье, я уже не выгляжу таким молодым, каким был раньше. С годами это проходит. И, к моему облегчению, похоже, у Долорес не было потребности что‑то из себя изображать: я понял это в тот момент, когда она как‑то ночью босиком прошлепала в туалет и забыла закрыть дверь. Я услышал знакомое тихое и когда‑то бывшее таким привычным женское журчанье, звук которого был приглушенным, потом шорох разматывающейся туалетной бумаги – и улыбнулся. Почему‑то это меня успокоило: это было реальным. И мы говорили о предохранении: она пила таблетки и купила новую пачку. Вскоре мы уже перестали делать вид, будто Долорес с Марией живут в нижней квартире. Я переставил кроватку Марии, заказанную по детскому каталогу, в спальню с окнами на улицу.

Но многое оставалось невысказанным. Вопрос о том, кем на самом деле была Долорес Салсинес, маячил передо мной словно соблазнительный плод.