– И я решил, что туда не пойду. Там темно, а в таких местах полно всяких типов с пистолетами. И на кладбище случается всякая хрень, потому что там есть свежие могилы, и все такое. Я слышал раз, как какие‑то типы говорили, что там можно кого‑нибудь прикопать – и никто его не найдет, когда трава вырастет. Потому что никому не захочется искать труп в чужой могиле: ведь для этого нужно судебное постановление и всякое такое дерьмо. Так что я подумал, будь я проклят, если она не собирается туда залезть! То есть калитка там на цепочке, но там чуть ли не сто дыр в ограде. И она берет и лезет в одну! Будто это гребаный супермаркет. Вот хрень! И я подумал: ну и храбрая сучка, идет на кладбище, где полно убийц, привидений и всякого дерьма. И я не выдержал, забеспокоился, побоялся ее потерять, так что бросил тележку в кустах и тихо за ней пошел.

Его лицо блестело от возбуждения. Он судорожно вздохнул:

– Она точно знала, куда идет. Она все соображает, так? Мы не в той части, где богатые могилы со всякими статуями и домиками из мрамора, это бедняцкая часть, где могилы маленькие. А потом мы идем туда, где могилы плоские и размер у них, как у листа бумаги, знаешь, когда беднее уже некуда. Если ты еще беднее, то ты уже умер, так? Конечно, ты так и так умер! А потом я вижу каких‑то типов чуть дальше. У одного горит зажигалка. То ли приторчать хотят, то ли убить кого. И я думаю: она шла к ним и они меня поймают и убьют, на хрен. Но твоя баба идет медленно так – и находит то, что ищет, и это одна из крошечных бедняцких могил. И она там останавливается, становится на колени – а я всего‑то шагах в тридцати от нее. Она зажигает маленькие такие свечки и начинает что‑то говорить, вроде как стонать. Вроде как ей очень грустно или вроде как ее трахают. И те, другие типы, они заметили, что что‑то происходит, и смеются. Я вижу, что они выпивши – по тому, как они смеются. И я тоже приложился к моей бутылке, понимаешь, а они идут, и по ним видно, что они решили что‑то вытворить. И тут твоя баба говорит: «Не лезьте ко мне, я молюсь». Что‑то вроде того. Типа, такое надо сразу сказать правильно, потому что второго раза не будет. Они будут ржать и быстро тебя разделают. Она сказала это как надо, но те ниггеры решили, что это ужасно смешно. Типа, ничего смешнее они в жизни не слышали. И они подходят ближе со своими фонариками и видят бабу, и ясно, что они думают ее изнасиловать. То есть я сам об этом уже час думаю. Но тут она вытаскивает что‑то из своего пакета, и оно живое! Это птица, цыпленок или еще кто. Тут они видят, что у ней ножик. И она кричит что‑то по‑испански, а потом отрезает птице голову и подбрасывает туловище, и оно, типа, бежит, хоть и без головы. Вот хрень! Я присосался к бутылке, а эти гребаные ниггеры как это увидели, так просто усрались. Они как дунули оттуда, на хрен, как рванули к мамкиной титьке! А я услышал пару выстрелов, типа, они решили застрелить того цыпленка или что там было. И тут, мистер, я сам оттуда рванул. Уж не знаю, видела ли она меня или нет. Гоните мне мои пятьдесят долларов, я пойду отдыхать. Я изумленно смотрел на него.

– Это все, парень.

– Она возвращается? – обеспокоенно спросил я.

– Вот‑вот придет. Ну, давай деньги.

Я дал их ему, он их заработал.

– Ты купишь на них еды? – спросил я с надеждой.

Он извлек из одежды сальную, почерневшую бечевку. На ее конце оказался мешочек. Он быстро спрятал деньги в мешочек, а мешочек – обратно в одежду.

– Еды? – ответил он. – Я куплю себе бифштекс, парень.

Долорес вернулась вскоре после этого, открыв ключом входную дверь. Она вошла в дом и, не глядя на меня, упала на диванчик. Ее темные волосы были влажными и спутанными, лицо горело, взгляд был угрюмым. Я сидел в кресле напротив нее, сжимая подлокотники.