— Вы очень любезны. — Его светлость наполнил ему бокал.

— Давайте проголосуем, — предложил Нолан.

— Дьявол, — прорычал Кэйси. — Я наперед знаю результаты голосования. Всех устроит завтрашняя ночь, черт бы ее подрал.

— Благодарю вас, — произнес старый лорд Килготтен. — На кухне для вас будет приготовлена холодная вырезка. Вы сначала зайдите туда, может быть, вы будете голодны, а ведь работа предстоит нелегкая. Приходите завтра, скажем, часов в восемь вечера. К тому времени я увезу леди Килготтен в Дублин в отель. Я не хочу, чтобы она заранее узнала, что ее дома больше не будет.

— Господи, да вы настоящий христианин, — пробормотал Риордан.

— Давайте не будем об этом особенно говорить, — сказал старик. — Я уже считаю все это совершившимся фактом, а я не склонен жалеть о прошлом никогда, джентльмены.

Он поднялся. Подобно старому слепому пастуху, пасущему своих агнцев, он удалился в холл, а за ним, семеня мелкими шажками, последовало разбежавшееся, но благополучно собравшееся вновь стадо.

Уже почти у дверей лорд Килготтен краем затуманенного старческого глаза как будто заметил нечто и остановился. Он повернулся и задумчиво уставился на портрет итальянского дворянина.

Чем дольше он смотрел, тем заметнее было, как у него дергаются веки, а губы шевелятся, словно произносят непонятные никому слова.

Наконец Нолан не выдержал и спросил:

— Что это, ваша светлость?

— Я вот только подумал, любите вы Ирландию или нет.

— Праведный Боже, конечно, да! — хором ответили все. — Разве нужно об этом спрашивать?

— Я тоже, — приветливо молвил старик. — А любите ли вы то, что в ней есть, то, что существует на ее земле, ее достояние?

— Что толку об этом говорить, — ответили все.

— Тогда меня вот что беспокоит. Вот портрет кисти Ван-Дейка. Он очень старый, очень хороший, уникальный и дорогой. Это, джентльмены, наше национальное достояние.

— Это что, взаправду так? — спросили они и сгрудились вокруг портрета.

— Господи, это прекрасная работа, — сказал Тимолти.

— Лицо-то какое, — заметил Нолан.

— Смотрите-ка, его маленькие глазки, кажется, так и следят за вами, — сказал Нолан.

— Они простодушны, — сказали все.

Они уж было собрались отойти, когда его светлость спросил:

— Понимаете ли вы, что все это принадлежит не мне, не вам, а только всем людям, как драгоценнейшее наследие? А завтра ночью оно будет потеряно навеки.

Все так и замерли с разинутыми ртами. Раньше это не приходило им в голову.

— Упаси Боже, — воскликнул Тимолти. — Мы никак этого не допустим.

— Мы сначала вынесем это из дома, — сказал Риордан.

— Остановитесь! — воскликнул Кэйси.

— Спасибо, — сказал его светлость. — Но куда вы все это денете? Ветер разорвет все это в клочья, они сразу размокнут под дождем, расслоятся от града. Нет, нет, пусть уж лучше сгорят сразу.

— Ничего подобного. — сказал Тимолти, — я возьму его к себе домой.

— А когда эта вся грызня кончится, — сказал его светлость, — вы передадите этот ценный дар искусства и красоты прошедших времен в руки нового правительства?

— Я позабочусь о каждом из этих произведений искусств, — сказал Тимолти.

А Кэйси посмотрел на огромное полотно и сказал:

— Сколько же это чудовище может весить?

— Я думаю, — еле слышно произнес старик, — от семидесяти до ста фунтов.