― Но я не усматриваю ничего общего между событиями в замке барона фон Ф. и той катастрофой при вашем дворе…

― Речь идет скорее о действующих лицах, чем о событиях.

― Я все равно не понимаю вас.

― Вы не забыли мой рассказ о катастрофе, стоившей принцу жизни?

― Конечно, не забыл.

― Так неужели же вы не догадались, что Франческо любил итальянку, любил преступной любовью? что это он, а не принц, первым вошел к новобрачной, а потом зарезал принца? Викторин ― дитя того святотатственного посягательства. У него и у Медардуса один отец. Но Викторин как в воду канул, никаких справок о нем не удается навести.

― Это монах спихнул его в Чертову пропасть! Будь проклят бесноватый братоубийца!

С пафосом изрек я эти слова и в то же самое мгновение услышал тихое-тихое постукивание, как будто я в моей камере и ко мне снизу стучится чудовищный призрак. На меня напала оторопь, я ничего не мог с собой поделать. От лекаря, казалось, ускользает и стук, и мои внутренние терзания. Он продолжал:

― Что? Монах и в этом вам признался? Он убийца Викторина?

― Да… Его признания были слишком хаотичны, но исчезновение Викторина как-то вписывается в них; видно, дело так и обстояло. Будь проклят бесноватый братоубийца!

Постукивание усиливалось, уже слышались и стоны, и оханье, а вот и тихий свистящий смешок разнесся по комнате со звуками вроде:

― Медардус… Медардус… хо… хо… хорош ты! По-мо-ги! По-мо-ги!

А лекарь как будто ничего не слышал:

― Особенно таинственно происхождение самого Франческо. Многое говорит о том, что с нашим княжеским домом его связывало некое родство. Известно, во всяком случае, что Евфимия ― дочь…

Страшный удар едва не сорвал с петель распахнувшуюся дверь; неистовый, бешеный смех ворвался в комнату.

― Хо… хо… хо! братец! ― в таком же неистовстве откликнулся я. ― Хо… хо… хочешь… давай бороться… хо… хо… ходу! ходу! у филина свадьба… ходу, ходу! Вылезем на крышу и поборемся; кто спихнет супротивника, тот король и может пить кровь.

Лейб-медик схватил меня за руки с криком:

― Что это? Что это?.. Да вы же больны… В самом деле, больны опасно… Быстро, быстро в постель!

А я все не сводил глаз с раскрытой двери в ожидании, не войдет ли мой жуткий двойник, но я так и не увидел его и постепенно стряхнул с себя ужас, державший меня ледяными когтями. Лейб-медик уверял, что я сам не знаю, насколько я нездоров, и сваливал все мои беды на тюремное заключение и душевные терзания, связанные со следствием. Я подчинялся его предписаниям, но выздоровел не столько благодаря медицине, сколько благодаря тому, что стукотня больше не возобновлялась и страшный двойник как будто совсем отстал от меня.

Утреннее солнце дружелюбно осветило однажды поутру мою комнату своими светло-золотистыми лучами; из окна сладко пахло цветами; меня неудержимо влекло под открытое небо, и вопреки предостережениям лекаря я поспешил в парк. Деревья и кустарники шепотом и лепетом поздравляли меня там с исцелением от смертельного недуга. Я вздохнул, как будто превозмог тяжкое сновидение, и мои глубокие вздохи были несказанными излияниями, веющими заодно с птичьим щебетом, с радостным жужжанием и стрекотанием пестрых насекомых.

Да! Не только испытания последнего времени, но вся моя жизнь с тех пор, как я покинул монастырь, представилась мне тяжким сновидением, когда я вступил в аллею, осененную темными платанами. Я был в монастырском саду близ города Б. Вдалеке над кустами я видел крест, перед которым я, бывало, так пламенно молился, взыскуя силы, способной противостоять искушению. Казалось, весь мой путь ― лишь паломничество к святому кресту, чтобы повергнуться перед ним в прах, исповедаться и покаяться во всех моих преступных наваждениях, насылах лукавого, и я зашагал, молитвенно сложив воздетые руки, глядя на крест, и только на крест.