Элтрин был любимцем отца, и Белор всегда ненавидел его за это. Теперь на память об отце у него остался только Меч Льва, некогда подаренный ему, любимому сыну. Как простой клинок меч служил ему часто и честно... Элтрин услышал, как чародей рассмеялся, когда наклонился вперед, чтобы поразить молнией крестьянина, бегущего к дальним полям. В небе кругами самодовольно летала сама смерть.

Элтрин поднес к губам Меч Льва и поцеловал его. Всеми силами души он старался как можно яснее представить худощавое серьезное лицо сына – нос с горбинкой, копну непослушных, как смоль черных волос. Нелюдимый и серьезный, Эльминстер был одним из немногих в Фэйруне, кого боги наделили необычной силой мысли. Возможно, в своих божественных замыслах они отводили ему особое место. Цепляясь за эту последнюю, совсем призрачную, надежду, Элтрин сжал в ладонях меч и сквозь слезы произнес:

– Живи, мой сын! Живи и отомсти за свою мать... и верни Олений Трон. Да долетят до тебя эти мои слова!

* * * * *

Задыхаясь от быстрого бега, Эльминстер поспешно спускался в долину – вниз по поросшему лесом склону горы. До деревни все еще было неблизко. Выбиваясь из последних сил, на негнущихся от усталости ногах, Эл добрел до ближайшего дерева и прислонился к нему, чтобы перевести дух. Глаза нестерпимо жгло. В ушах ясно слышался далекий голос отца: он обращался за помощью к волшебной силе своего меча, что, сколько себя помнил Эл, делалось всего один-единственный раз – в тот год, когда мать заблудилась во время снежного бурана. Это могло означать только одно: отец готовится встретить свою смерть.

– Я иду, отец! – закричал Эльминстер, совсем один посреди безучастного леса. – Я иду!

Не успевая перевести дыхания, он опять пустился бежать, натыкаясь на деревья, перепрыгивая через поваленные стволы и продираясь сквозь заросли... и понимая, что все равно не успеет.

* * * * *

Угрюмо, но решительно Элтрин Омар, подняв меч, встал посреди дороги, приготовившись достойно встретить свою смерть. Дракон кружил в небе, а его наездник невозмутимо поражал смертоносными молниями убегающих крестьян. Пролетая очередной круг, чародей небрежным жестом направил свой жезл на одинокого воина на дороге.

От вспышки белого света все вокруг задрожало и стало расплываться. Молния с треском обвилась кольцами вокруг Элтрина, но боли не было: Меч Льва поглотил волшебный огонь.

Обернувшись, чародей удивленно нахмурился. У Элтрина зародилась совсем слабая надежда, что противник заинтересуется Мечом Льва и спустится вниз, и он высоко поднял волшебный клинок. Но надежда была настолько слаба, что ему не оставалось ничего другого, как начать произносить тягучие, тяжелые слова, которым его научили когда-то давным-давно, – проклятие на голову человека на драконе.

Чародей взмахнул рукой и вдруг в изумлении обнаружил, что проклятие начисто разрушает любое его заклинание, брошенное в Элтрина. Подлетев ближе, он нацелил на одинокого воина другой жезл. И снова волшебный клинок отразил магические стрелы: Меч Льва пел и сверкал в упоении битвы, трепеща в руках Элтрина. С магией он справлялся отлично, но вот с огнем дракона ничего поделать не мог. Элтрин понял, что последние мгновения его жизни сочтены.

– О Мистра, сохрани моего мальчика, – молился он, когда чудовище развернулось в небе и, как воплощенная неизбежность, стремительно понеслось на него, – и вразуми его бежать отсюда как можно дальше...

Вырвавшееся из пасти дракона пламя с ревом окутало Элтрина Омара, поднявшего меч навстречу огню, оглушило и смело с пути.