Однако мы пришли сюда обедать. Лично я проголодался. А когда я голоден, я в первую очередь думаю о еде… Кстати, в африканской Борсхане, где я также имел счастье бывать, такие разные ценности, как «девушка» и «бифштекс», могут быть объединены в одну понятие – например, «бифштекс из девушки». Но я не поклонник борсханской кухни. И борсханских обычаев тоже. К тому же иногда я решительно против всякого рода интегрирования, особенно если речь идет об объединении удовольствий – их я предпочитаю раздельно. Все-таки два удовольствия лучше одного. А три – еще лучше…

Мы читаем меню в кожаных переплетах. Очень подробные описания блюд, например: «Каре ягненка, выращенного на прованских травах, замаринованного в альпийских специях и бургундском вине, поджаренного на дубовых углях с добавлением…» Короче, не хватает только имен и родословных – самого барашка, хозяина, который его вырастил, и повара, который его приготовил… Девушки сглатывают слюну. Я, признаться, тоже.

– Все-таки молодцы лягушатники, не зря столько голов в революцию посрубали, не зря столько крови пустили, – ерничает Алекс. У англичан и французов взаимная нелюбовь, восходящая, наверное, еще к Столетней войне. Поэтому вывод его предсказуем:

– Зато насчет красиво и вкусно пожрать – первые в мире!

Он сидит, уткнувшись в винную карту, и потряхивает ногой, обутой в элегантнейшую мокасину от Тестони. Пижон! Производит впечатление на наших дам. Самое удивительное, что в моей московской гардеробной стоит пара таких же точно мокасин, такого же светло-серого цвета, одни из моих любимых. Кажется, даже размер совпадает. Хорошо, что я не обул их в эту поездку.

При слове «революция» девушки даже оторвали глаза от меню.

– Это ужасно! – восклицает Кристина. И непонятно, что она имеет в виду: цены или государственные перевороты.

Юля более прямолинейна.

– Кровь не повод для шуток! – Она смотрит обиженно и с укоризной, словно Алекс только что предложил ей зарезать… нет, не барашка, а какого-нибудь французского министра. Или хотя бы обслуживающего нас официанта.

– Революция – очень плохо! Мы это испытали на себе!

Молодцы девчонки! Вот что значит вбитые в головы азы политграмоты и антагонизм к иностранцам! А может, у Юлии были предки-дворяне, пострадавшие в годы «красного колеса»? Есть в ней некий флер врожденного благородства…

– Вы делали революцию, чтобы вашим аристократам и миллионерам стало плохо, – кривит губы Алекс. – И вам это удалось. А французы делали революцию для себя. Чтобы всем стало хорошо. В этом вся разница!

По-моему, он просто прикалывается.

Точно! Алекс отложил винную карту и обаятельно улыбнулся. Улыбаться он умел, я уже говорил.

– Как-то слишком сложно, – призналась Кристина, пряча глаза. По-моему, она просто не успевала переводить. Или не знала каких-то слов.

– Но нам тоже хорошо! – не сдавалась Юлия. – Мне вот хорошо!

– Конечно. В этом благословенном месте всем хорошо, – дипломатично заметил Алекс.

Юлия упрямо наморщила тонкий носик.

– Мне и на родине хорошо! – патриотично сказала она и зачем-то оглянулась. – А вам разве не нравится Москва? Ну скажите, разве там плохо?

Она обратилась почему-то ко мне.

Зигфрид Майер развел руками:

– Никогда не был в Москве. Слышал, что это прекрасный город.