— Тогда позвольте, я скажу, — мистер Робертсон поднял руку, — что в вашей жизни наступает переломный момент. Вы больше не дети. — Он прохаживался между рядами, и головы поворачивались следом. — Необходимо, чтобы вам задавали вопросы обо всем на свете. — Он решительным жестом подчеркнул важность сказанного.

Взметнувшиеся было руки медленно опали, словно засомневавшись.

— Теперь вы юные взрослые. И никому в этой комнате нет нужды считать себя ребенком.

И все-таки класс не сдавался, несмотря на прекрасный голос этого человека. Они и так давно уже не считали себя детьми, и многие подозревали, что их попросту хотят купить, хотя «купить» не совсем правильное слово.

— Вы вступили в такую пору, — продолжал учитель, — когда вам просто необходимо, чтобы вам задавали вопросы обо всем.

Эми подумала, уж не коммунист ли он. Эта борода и длинные волосы. Того гляди свернет на тему марихуаны и споров о ее легализации.

— Обо всем абсолютно, — повторил он, отставляя в сторону пустой стул.

У него были такие большие руки, как будто природа задумала его более крупным и высоким человеком. А стул он отодвинул с каким-то благородным изяществом.

— Просто для тренировки мышления. Только для того, чтобы держать мозг в тонусе.

Нет, никакой он не коммунист.

— Неужели овсяные хлопья — именно то, чего вам хотелось сегодня за завтраком? — Он обвел взглядом класс.

Нет, он все-таки чудак.

— Или же вы ели эти хлопья просто по привычке? Потому что мама велела?

Прямо у Эми за спиной Элси Бакстер громко зашептала, что никаких хлопьев она на завтрак не ела, но Эми пропустила это мимо ушей, а Флип Роули посмотрел на Элси исподлобья, давая понять, что той пора заткнуться. Таким образом, голоса распределились в пользу мистера Робертсона.

— Итак, — голос мистера Робертсона снова звучал оживленно и дружески, — кто мы есть? Я весь внимание. Я так хочу услышать вас.

Кевин Томпкинсон решил стать юристом. Никто никогда не слышал, чтобы этот заика говорил так много. Его кузину изнасиловали, когда та была еще маленькой, и насильник остался безнаказанным. Вот Кевин и решил стать юристом. Мистер Робертсон задал ему кучу вопросов и внимательно выслушал ответы, а Кевин ужасно заикался и все время облизывал губы.

— До чего интересно жить! — подытожил мистер Робертсон.

Маленькая стрелка на циферблате стенных часов тихонько щелкнула и передвинулась к следующей цифре.

Он указал пальцем на Эми.

— Я?

— Да, вы. Кем бы вы хотели стать?

Эми едва не сомлела.

— Я хотела бы стать учительницей, — ответила она, но голос ее, сдавленный и дрожащий, выдал ее с головой.

Как ужасно, что все заметили ее отчаяние. И он заметил.

Мистер Робертсон долго и пристально смотрел на нее. Она вспыхнула и уставилась на крышку парты, но сквозь завесу волос заметила этот его бесстрастный внимательный взгляд.

— Неужели? — наконец спросил он.

Голову Эми окатило жаркой волной. Она смотрела, как его пальцы неторопливо поглаживают бороду прямо под нижней губой, где выделялось рыжеватое пятно.

— Знаете, а я думал, актрисой, — сказал он, задумчиво глядя на нее.

Краем глаза Эми заметила, что Флип Роули заинтересованно повернулся в ее сторону. Наверное, весь класс теперь вот так же удивленно уставился на нее.

А мистер Робертсон так и стоял, опершись на подоконник, как будто всю жизнь только и делал, что обдумывал сказанное.

— А может быть, поэтом.

Сердце Эми чуть не выскочило от этих слов. Откуда он знает про тетрадку ее стихов в обувной коробке под кроватью? Как он узнал, что несколько лет назад она выучила наизусть стихи Эдны Сент-Винсент Миллей и осенним утром шла в школу, восклицая в душе: «Мир, как тебя покрепче мне обнять?» А потом уныло брела после школы домой, вышаркивая усталыми ногами слова: «Грусть, как бесконечный дождь, в душу мне стучит».