— Знаю, — ответила Эми.

— Пожалуйста, возьми салфетку.

Исабель было невыносимо смотреть, как Эми слизывает кетчуп с пальцев, почти до тошноты невыносимо. А злость только того и ждала и немедленно нахлынула на Исабель тяжкой волной, наполняя холодом ее голос. Но пожалуй, то был не просто холод. Если быть до конца откровенной, почти ненависть звучала в ее голосе. А теперь Исабель ненавидела саму себя. Она бы и рада взять назад невольно сорвавшиеся слова, но было уже поздно, и теперь, рассеянно тыкая вилкой в ломтики свеклы, Исабель наблюдала, как дочь, помяв бумажную салфетку меж ладоней, положила ее на тарелку.

— Но она хорошая, — произнесла Эми, — я считаю, что Бев хорошая.

— Никто и не говорит, что она плохая.

Вечер тянулся мучительно долго, блеклый предзакатный луч почти неподвижно лежал на полу. Эми сидела, зажав руки между коленей и вытянув шею, — она напоминала глупую игрушечную собачку, которая сидит на заднем стекле автомобиля и качает головкой туда-сюда, когда машина притормаживает. «Да сиди же ровно!» —  хотела сказать Исабель, но вместо этого устало произнесла:

— Можешь идти. Я сама помою посуду.

Эми не решалась.

В прежние времена одна никогда не вставала из-за стола, пока не поест другая. Этот обычай, своего рода жест вежливости, родился, когда Эми была еще полуторагодовалой малышкой и ела очень медленно, мама подкладывала ей на стул два каталога «Товары почтой», и Эми восседала на них, болтая тоненькими ножками.

— Мамочка, — просила она, видя, что Исабель уже поела, — подожди меня!

И мама всегда ждала. Много-много вечеров подряд. Конечно, она уставала, и ей очень хотелось лечь и расслабиться с каким-нибудь журналом в руках. Да и вообще, надо было бы встать из-за стола и хотя бы помыть посуду. Но Исабель никогда не торопила дитя, чтобы не повредить этому маленькому организму, этому крошечному пищеварительному тракту. Она ждала.

В те дни Эми приходилось оставаться у Эстер Хетч, пока Исабель работала. Ужасный дом на отшибе кишел детьми и кошками, там всегда воняло кошачьей мочой. Но ничего другого Исабель не могла себе позволить. Что ей оставалось? Ужасно было бросать Эми там, ужасно было то, что Эми никогда не говорила «до свидания», а шла прямиком к окошку и, вскарабкавшись на стул, смотрела маме вслед. Иногда Исабель не в силах была обернуться, просто уезжала, не взглянув на это злополучное окно. Какой-то комок застревал в горле при виде неулыбчивого и бледного дочкиного личика. Эстер Хетч говорила, что Эми никогда не плакала.

Она вообще поначалу ничего не делала. Сидела неподвижно на стульчике, и все. Эстер Хетч сетовала, что это ее нервирует, и сказала даже, что если Эми не станет бегать и играть, как другие дети, то она не сможет оставлять ее у себя. Исабель испугалась не на шутку. Она купила Эми дешевую куклу — пластмассовое создание с жесткой платиновой шевелюрой. Голова у куклы немедленно оторвалась, но Эми, казалось, полюбила ее. Да-да, она полюбила куклину голову, всюду таскала ее с собой и красила в красный цвет ее пластмассовые губы. Видимо, одинокие сидения на стульчике прекратились, во всяком случае Эстер Хетч больше о них не заикалась.

Вот потому-то и сидела Исабель со своей доченькой в кухне каждый вечер.

— Спей мне «Паутёк-паутёк»! — просила Эми нежно, теребя пальчиками слюнявчик.

Но, как это ни ужасно, Исабель отказывалась петь, она слишком уставала. А милашка Эми была так счастлива, что ее мамочка с нею рядом — сто  ит только руку протянуть, — что ее ножки сами собой начинали дрыгаться от восторга и смеющийся ротик приоткрывал розовые влажные десенки и зубки, похожие на белые камушки.