— Я не воображаю себя Бронте или Остин, — сказала Эмили. — Но вы не говорили так раньше, Дин. Прежде вы думали, что когда-нибудь я смогу создать что-нибудь стоящее.

— Зачем же нам портить красивые грезы ребенка? — сказал Дин. — Но глупо брать с собой во взрослую жизнь ребяческие мечты. Лучше прямо смотреть в лицо фактам. Ты пишешь очаровательные в своем роде вещи, Эмили. Довольствуйся этим и не трать зря лучшие годы, тоскуя о невозможном или прилагая усилия к тому, чтобы достичь высот, которые для тебя недостижимы.

II

Дин не смотрел на Эмили. Он стоял, опершись о старые солнечные часы, и мрачно смотрел вниз на них с видом человека, который заставляет себя говорить неприятные вещи, поскольку считает это своим долгом.

— Я не буду бумагомарательницей, сочиняющей миленькие историйки! — воскликнула Эмили мятежно. Он взглянул ей в лицо. Она была такой же высокой, как он, даже чуточку выше, хотя он ни за что не согласился бы признать это.

— Ты хороша как есть, и тебе ни к чему быть кем-то еще, — сказал он негромко и проникновенно. — Такой женщины, как ты, Молодой Месяц еще никогда не видел. Своими глазами, своей улыбкой ты способна достичь гораздо большего, чем своим пером.

— Вы говорите совсем как бабушка Нэнси, — сказала Эмили жестоко и презрительно.

Но разве в его словах, обращенных к ней, не было жестокости и презрения? В третьем часу ночи она лежала в постели с широко раскрытыми, полными страдания глазами, и до самого утра была твердо убеждена в том, что ее ожидают два неотвратимых несчастья. Первое заключалось в том, что она никогда не создаст своим пером ничего действительно стоящего. Второе — в том, что ее дружбе с Дином скоро придет конец. Ведь она могла предложить ему только дружбу, а этого ему было мало. Значит, придется причинить ему боль. Но… ох, как сможет она причинить боль Дину, к которому жизнь и так оказалась слишком жестока? Эмили без всяких сомнений сказала решительное «нет» Эндрю Марри и со смехом отказала Перри Миллеру. Но с Дином все было иначе.

В темноте Эмили села в постели и застонала. Ее отчаяние в ту минуту было подлинным и мучительным, хотя тридцать лет спустя, вспоминая об этом, она, возможно, очень удивлялась: и о чем, скажите на милость, она тогда стонала?

— Как я хотела бы, чтобы на свете вообще не было ни влюбленных, ни любви! — воскликнула она с горячностью и при этом искренне верила, что высказывает свое истинное желание.

III

При дневном свете Эмили, как это всегда бывает с людьми, нашла свое положение вовсе не столь трагическим и невыносимым, каким оно представлялось в темноте. Чек на неплохую сумму и приложенное к нему доброжелательное письмо, полное похвал, в значительной степени восстановили ее самоуважение и честолюбие. К тому же, вполне возможно, ей просто показалось, что в словах Дина и во взглядах, которые он бросал на нее, был какой-то тайный смысл. Нет, она не будет дурочкой, воображающей, будто всякий мужчина, будь то юноша или старик, которому приятно беседовать с ней или даже делать ей комплименты в саду, залитом лунным светом, непременно влюблен в нее. Дин по возрасту ей в отцы годится!

Спокойное, без всяких сантиментов прощание Дина с ней перед отъездом еще больше укрепило ее уверенность в том, что бояться нечего, и позволило ей скучать по нему без всяких сомнений в душе. А скучала она по нему ужасно. Дождь над осенними полями был в тот год очень тоскливым, так же как и серые призрачные туманы, медленно наползающие на берег с залива. Эмили обрадовалась, когда наконец выпал снег и все вокруг заискрилось и засверкало белизной. Она была очень занята, подолгу писала и так часто засиживалась за столом допоздна, что тетя Лора начала тревожиться за ее здоровье, а тетя Элизабет один или два раза недовольным тоном упомянула о подорожании минерального масла.